Еще приказал накидки белые егерям пошить. Вот тут-то и выяснилось, что Чика тоже умеет думать не по писаным правилам-распорядкам и даже самого императора поправить.
— На темно-сером льду, царь-батюшка, лучше сгодится нам небеленая холстина. Я на месте был, все осмотрел: ветер снег сдувает, голый лед. Крепкий уже. Полыньей нет.
Петр Федорович с ним согласился, но и белые накидки поручил готовить: кто знает, где доведется по зимнему времени егерям ползать. Эти, как их обозвал царь, халаты очень пригодились, когда выставляли цепь секретных караулов вдоль берега — снега там намело прилично.
Между Ораниенбаумом, ближайшего к острову Колин населенным пунктом, и Кронштадтом по прямой семи верст не будет. Как встал лед, морячки и жители города стали шастать на материк, чтобы выменять продуктов. Требовалось не допустить сообщений о том, что прибыл легион. Всех, кто пытался вступить на лед, тут же хватали и волокли в кутузку для дальнейшего разбирательства.
Полки разместились в многочисленных дворцовых помещениях — в Меншиковском дворце, в Китайском, где за порядком следили люди князя Щербакова, уже готовившего открытие Геройского дома, и в Петерштадте. Отдыхали после длинного дневного перехода, отмахов без малого сорок верст. Так притомились, что равнодушно среагировали на окружающую их интерьерную роскошь. Поудивлялись, поохали, да и провалились в сон.
Ближе к вечеру полевые кухни накормили отдохнувших егерей. Каптенармусы раздали теплую одежду и накидки. Под дружный хохот и подначки переоделись, став похожими не то на ямщиков, не то на чудо-юдо лесное. С последними лучами солнца ровными цепями вступили на лед — без конницы и артиллерии, лишь одна легкая пехота с лестницами и мостками для преодоления полыней на руках.
Очень скоро все погрузилось во тьму. Огней не зажигали. Интервалы держали между ротами и полудивизионами с помощью прихваченных с собой канатов. Ориентировались на редкие огни — только в самом Кронштадте, но не на зимующих во льдах кораблях. На них, лишенных мачт, продолжали нести службу половинные экипажи. И военным, и торговым судам категорически запрещалось разводить огонь на борту из-за соображений пожарной безопасности, и опасения были не напрасными — 23 июля 1764 года пожар уничтожил большую часть Кронштадта. Даже готовить еду морякам приходилось на острове, в специальном длинном деревянном бараке, разделенным на отсеки. Это здание общей кухни располагалось между неухоженным Итальянским прудом и Купеческой гаванью, и его мерцающие светом окна служили наступавшим егерям неплохим ориентиром.
Деревянный, грубо устроенный город и нашпигованная пушками крепость продолжали жить своей жизнью, будто ничего и не случилось в России, лишь закрылись ото всех, как устрица, захлопнув створки. В Морском корпусе готовились к отбою. Допоздна работали верфи, мастерские, кузницы и заводы — недавно открытый канатный англичанина Кука, дяди знаменитого мореплавателя, кирпичный, сухарный. Приезжие нанятые англичане суетились возле разобранной «махины» — паровой машины, которая предназначалась для откачки воды из дока. В общих банях, стоявших на сваях у берега, вместе мылись мужчины и женщины. У кого завалялась лишняя денежка, мог купить себе шайку горячей воды. Никто и не догадался о приближении серых призраков, подобных ожившим лесным чудовищам из страшных чухонских преданий.
Первым пал Кроншлот, вынесенный в залив форт. Его по зимнему времени немногочисленный гарнизон — поручик и двадцать два артиллериста — так ничего и не поняли. Внезапно в орудийные бойницы полезли один за другим солдаты в незнакомой форме и быстро всех скрутили. Дольше все сопротивлявшийся поручик получил по голове прикладом и в беспамятстве был связан. Точно также, без единого выстрела, была взята батарея Св. Иоанна.
Зарубина не интересовал ни город, ни торговые склады, ни таможня, ни даже зимующие суда — только цитадель. Егеря ближе к стенам плотины с ее батареями попадали на лед и поползли. Подобрались к самым бревенчатым засыпным брустверам и, приставив лестницы, принялись карабкаться наверх.
На вооружении крепости состояло 358 пушек, 11 гаубиц и 19 мортир, из них 257 орудий защищали фарватер. В составе гарнизона числились 71 офицер и 2664 нижних чинов. Серьезная сила, если бы ожидалась атака со стороны материка. Но по старому русскому «авось пронесет!» ночной штурм просто прошляпили. Когда первые егеря оказались на стенах, цитадель ожила, заговорили пушки — столь редкие, что позднее генерал-майор Зарубин на докладе императору назовет их огонь «поздравительной пальбой». К рассвету сопротивление было подавлено — с минимальными жертвами с обеих сторон. Комендант крепости сдал свою шпагу, гарнизон построили и привели к присяге. Несогласные, включая офицеров, отправились пролеживать бока в гарнизонный гауптвахт. Дольше всех упорствовали юные кадеты со своими воспитателями, забарикадировавшиеся в Итальянском дворце. Их пришлось уговаривать до позднего вечера.
Одиннадцатилетний Дима Сенявин плакал навзрыд, когда раскрылись двери Морского корпуса и в здание вошел странный горбоносый генерал с орденом на груди и в сопровождении своих офицеров — все в полушубках нараспашку и с безумной искоркой в глазах, как у людей, сыгравших в орлянку со смертью.
Зарубин потрепал мальчишку по вихрастой голове и сунул ему в руку несвежий платок.
— Сопли, шкет, подбери! Ты же будущий адмирал. Некогда мне тут с вами возиться. Меня Стокгольм заждался.
Дима глаза промокнул и недоверчиво посмотрел на старшего офицера. Швеция, зимой? Шуткует? Заглянул в усталые, злые глаза генерала, рассмотрел упрямые складки у губ и вдруг ясно осознал: этот сможет и зимой!
* * *
Василий Михайлович Долгоруков-Крымский стоял на вершине Карантинного мыса в Керчи, кутаясь в свой широкий офицерский плащ. Несмотря на еще теплый, но уже ощутимо осенний ветер, дувший с моря, было промозгло. В центральной России уже прошли первые снегопады, а в Крыму пока льет и льет дождь. Виды здесь открывались дикие, почти первозданные, далекие от привычного великолепия столичных или даже малороссийских резиденций. С одной стороны — безбрежная свинцово-серая гладь Черного моря, сливающаяся на горизонте с таким же свинцовым небом. С другой — узкий пролив, ведущий в Азовское море, на том берегу которого смутно виднелись таманские берега и дикие, иссушенные степные просторы.
Он прибыл сюда всего три дня назад, получив приказ временно принять главное начальство над всеми сухопутными и морскими силами в Крыму и на Кубани. Приказ этот исходил из Москвы. От той Москвы. От того Правительства. Осознание этого до сих пор казалось абсурдом. Румянцев, светлейший князь, победитель турок, его бывший соратник на долгой войне — присягнул. Он, Долгоруков-Крымский, князь старинного рода, тоже присягнул. После ошеломляющей вести о гибели императрицы, после