Затем Воробушкин вернулся в кабинет, закрылся, прилег на диван и вскоре заснул сном праведника, свершившего благое дело. Всю ночь ему снились прекрасные амазонки, сменившие к этому случаю свои короткие туники на достаточно скромные рабочие комбинезоны массового пошива. Даже приснившаяся Ева выглядела вполне прилично в полной выкладке бойца пожарной
[пропущена строка]
треволнений мирской суеты. Разбудил директора лишь трескучий школьный звонок. Аполлон Петрович вскочил, как ужаленный, с ужасом вспомнив о статуе, облаченной в его пальто. Боже мой! Засмеют! Сживут со света!
Но тиражированный Аполлон стоял, по-прежнему одиноко скучая, в еще затемненном углу, и, видимо, пока еще никто не заметил его странного одеяния. Трясущимися руками Воробушкин сорвал со статуи пальто и выбежал прочь из здания. И уже на улице он нащупал в кармане пальто какую-то бумажку. Это была записка. Она гласила: «Мой дорогой Аполлон! Я преклоняюсь перед твоим целомудрием. О, если бы ты мог ответить на мою любовь!».
Сердце Воробушкина остановилось. Который раз за последние сутки. Он был робок, застенчив. И, наверное, потому — до сих пор не женат. Последнее обстоятельство доставляло ему тайные страдания. И вот Аполлону Петровичу признавалась в любви таинственная незнакомка. Сама! Он задохнулся от счастья. Он готов был плясать и петь от радости. Но вдруг его пронзила ужасная мысль — кому адресована записка? Может быть, тому — другому Аполлону? Ведь пальто было на нем. Кому же? Кому-у?
А в самом деле — кому?
КРЫШКА
Вурдалакий Похлебкин в окружающей жизни замечал в основном недостатки. Из благих побуждений. Он полагал, что тем самым способствует прогрессу общества.
Однажды, совершая свой традиционный вечерний моцион, Вурдалакий Трифонович размышлял о таинстве бытия. Ибо как и всякий критик, он был еще и философом. Занятый глубокими раздумьями, Похлебкин свернул без задних мыслей в незнакомый безлюдный переулок. И здесь его наметанный взгляд остановился на каком-то темном пятне, что виднелось на мостовой. Похлебкин подошел ближе и установил: темное пятно было люком канализационного колодца. В двух шагах от люка валялась крышка. Колодец был открыт. Открытый колодец — дело скверное. В открытый колодец можно упасть. И в этом выводе была сама святая правда.
Вурдалакий Трифонович внимательно огляделся, определил точные координаты колодца и аккуратно занес полученные данные в записную книжку. После совершения этой операции он двинулся в темпе бодрой кавалерийской рыси домой, напевая под нос жизнерадостный марш «Кто ищет, тот всегда найдет».
Дома Похлебкин плотно поужинал, выкурил несколько дамских сигарет и засел за работу. Всю ночь, до первых трамваев он строчил письма. Гневные. Страстные. Настоящие обвинительные заключения против работников городского хозяйства, нерадиво несущих свои обязанности. На столе лежала куча пухлых конвертов, готовых отправиться в далекий путь. В редакцию журнала «Домохозяйка». В акционерное общество иностранного туризма. В Министерство автомобильного транспорта. В Совет Министров соседней автономной республики. И еще в двухзначное число заинтересованных организаций по строго продуманному списку.
Конечно, можно было бы просто взять и позвонить дежурному «Водоканалтреста». Но Похлебкин был выше такого примитивного способа решения вопроса. Его интересовал не столько люк как таковой, сколько проблема. Проблема отношения людей к делу. Похлебкин был борцом за справедливость. И потому считал гражданским долгом сигнализировать о непорядках на местах в вышестоящие организации.
Отправив письма, Похлебкин погрузился в вожделенное ожидание. Он грезил. Вот журнал «Домохозяйка» публикует статью своего специального корреспондента Веринеи Карболкиной. Статья озаглавлена «Над бездной» и бьет не в бровь, а прямо по лбу беспечному предгорисполкома. Вот «Интурист» отменяет до устранения опасности запланированный приезд в город культурной делегации государства Монако. Вот его — Вурдалакия Трифоновича — приглашают на различные совещания, заседания, благодарят за правильную постановку вопроса, за принципиальную критику, просят совета. Вот… И так далее.
В ожидании откликов на свои письма Похлебкин ежевечерне посещал безлюдный переулок. Тот самый. Дабы убедиться, что крышка лежит на старом месте. И вот однажды, как этого и можно было ожидать, Вурдалакий Трифонович сверзился в открытый колодец. Ничего не поделаешь — сработала теория вероятности. Да еще как!
Часом позднее по переулку проходил веселый человек. Он очень спешил. Может быть, на работу. Может быть, на свидание. Впрочем, зачем гадать? Разве это так важно, куда он спешил. Важно то, что веселый человек увидел открытый колодец. «Непорядок», — подумал веселый человек и, поднатужившись, поставил крышку на место. На ее настоящее место. И пошел своей дорогой дальше.
СВИСТОК — ДЕЛО НЕ ШУТЕЙНОЕ
Есть в нашем колхозе клуб. Сооружение масштабов скромных, но, как говорится, красна изба не углами. Что касается лекций и разных там представлений, то они и у нас устраиваются. Лекторов нам все больше из района присылают. А вот осенью, в самую страду, даже из области одного привезли. Какого-то не то косматика, не то косметика. Представительный такой из себя товарищ. Очень авторитетно разъяснил колхозникам, при каком случае какой мазью личность смазывать полагается.
А на прошлой неделе собрали в клубе народ совсем по другой тематике. Объявили, что будет речь держать наш милицейский уполномоченный Матвей Просвирин. Личность в округе известная ввиду стажа длительного и безвыездного. Но вот слушать его в публичном исполнении прежде не доводилось. Все больше проявлял себя при исполнении обязанностей.
Так вот забрался он, значит, на сцену и делает такое вступление:
— Граждане население! По моей работе я должен вести среди вас популярную профилактику относительно уличного движения, а вы слушайте и на усы мотайте, кому жизнь дорога.
Ну коль дело до сохранности жизни дошло, то все замерли и уши навострили. Тишина в момент устроилась — аж слышно стало, как у деда Егория пища в животе переваривается. А Матвей как пошел разъяснять — по какой стороне ходить пешему надлежит, да на каком углу проулок переходить, и с какого боку трамвай обходить, чтоб не задавило, значит. И конца краю его докладу не видать, как стоялый конь прет и прет без роздыху. Народ вскоре притомился шушукаться начал, смешки пошли. А тут еще из переднего ряда бабка Лукерья — вековая старуха — поднялась и заворачивает к выходу. Матвей, видать, обиделся за такое к себе несознательное отношение и окликает старую:
— Ты это куда,