Этик, напротив, видит исключение в эстетике, иначе бы он не сказал, что долг каждого человека трудиться; эстетик не трудится и не считает нужным трудиться, следовательно, он — исключение; быть же исключением, как сказано раньше, унизительно для человека. Поэтому и богатство, если посмотреть на дело с этической точки зрения, является унижением для человека, — всякое особое преимущество низводит человека в разряд исключений или унижает его. Держась этической точки зрения, человек не станет ни завидовать преимуществам других, ни гордиться своими собственными, ни, наконец, стыдиться их, так как будет видеть в них лишь выражение возложенной на него свыше ответственности. Если же этик, у которого наш герой нашел совет, сам знает, что значит зарабатывать себе средства к жизни трудом, его слова приобретают тем больший вес. Вообще желательно, чтобы люди имели в этом отношении побольше мужества: ведь причиной того, что так часто слышатся эти громкие презренные речи о всемогуществе и мировом значении денег, является до некоторой степени недостаток этического мужества у людей трудолюбивых, но стесняющихся громко указывать на великое значение труда, а также недостаток у них этического убеждения в этом значении. Ведь если кто больше всего вредит браку, так это не обольстители, а трусливые супруги. То же и относительно труда. Упомянутые речи о деньгах не приносят еще такого вреда, как малодушие людей, которые то вменяют себе свое трудолюбие в заслугу, то вдруг начинают жаловаться на свою долю и говорить, что выше и лучше всего это все-таки быть независимым… Какого же уважения к жизни можно требовать от молодого человека, наслушавшегося от старших таких речей?
Вопрос о том, можно ли представить себе такой порядок вещей, при котором люди были бы избавлены от необходимости зарабатывать себе средства к жизни трудом, есть, в сущности, вопрос праздный, так как он касается воображаемой, а не данной действительности. Тем не менее он является попыткой умалить значение этического воззрения на жизнь. Если бы совершенство жизни выражалось отсутствием необходимости труда, тогда, разумеется, наиболее совершенною считалась бы жизнь избавленного от этой необходимости праздного человека; тогда долг человека трудиться был бы лишь печальной необходимостью, а вследствие этого и «долг» лишился бы своего «общечеловеческого» совершенного значения, сохраняя лишь одно обыденное, частное. Поэтому-то я с такой уверенностью и говорю, что отсутствие необходимости трудиться свидетельствует, напротив, о несовершенстве жизни: ведь чем ниже та ступень развития, на которой стоит человек, тем меньше для него необходимости трудиться, наоборот, чем выше — тем сильнее выступает и эта необходимость. Долг человека зарабатывать себе средства к жизни трудом именно служит выражением общечеловеческого: с одной стороны, выражением общечеловеческой обязанности, с другой — свободы. Ведь именно труд освобождает человека, делает его господином природы; благодаря труду человек становится выше природы.
Или, может быть, необходимость зарабатывать себе средства к жизни трудом лишает жизнь красоты? — Этот вопрос опять заставляет нас вернуться к занимавшему уже нас выше вопросу о том, что следует подразумевать под красотой жизни. … Прекрасное зрелище представляют полевые лилии, которые не трудятся, не прядут, а одеваются так, как не одевался и Соломон во всей славе своей. Прекрасное зрелище представляют и птицы небесные, которые не сеют, не жнут, а сыты бывают, и Адам с Евой в раю, но еще более прекрасное зрелище представляет человек, добывающий себе все необходимое своим трудом. Хорошо, если Провидение милосердно питает все живущее и заботится о нем, но еще лучше, если человек сам является как бы своим собственным Провидением. Тем-то ведь человек и велик, тем-то он и возвышается над всем остальным творением, что он может сам заботиться о себе. … Итак, способность человека трудиться является выражением его совершенства в ряду других творений; высшим же выражением этого совершенства является то, что труд вменен человеку в долг.
И вот, если герой наш усвоит себе вышеприведенное воззрение, он не станет желать себе нежданного, негаданного богатства, которое свалилось бы на него с неба, не будет заблуждаться относительно цели и значения жизни, поймет, как прекрасно зарабатывать себе средства к жизни трудом, увидит в труде свидетельство человеческого достоинства, поймет, что вечная праздность растения, которое не может трудиться, не совершенство, а недостаток. Он не будет также искать дружбы упомянутого богача эстетика — он будет трезво смотреть на жизнь, будет ясно понимать, в чем именно заключается величие жизни и человека, и не позволит высокомерным денежным мешкам запугать себя мнимым значением богатства. Замечательно, я знавал многих людей, радостно сознававших значение труда, довольных своим трудом, счастливых своим скромным материальным положением, но не имевших мужества сознаться в этом. Если заходил разговор об их потребностях, они всегда старались преувеличить их в сравнении со своими действительными, а также никогда не хотели сознаться в своем истинном трудолюбии, как будто нуждаться во многом или быть праздным коптителем неба достойнее и почтеннее, нежели довольствоваться малым и трудиться! … Как редко вообще можно встретить людей, которые бы спокойно и с достоинством сказали: я не делаю того-то или того-то потому, что мои средства не позволяют этого. Все они, напротив, поступают так, как будто у них совесть нечиста и они боятся насмешливого напоминания о лисице и винограде. Таким образом и уничтожается или низводится к нулю значение истинных добродетелей: если люди не ценят умеренности и скромности, если думают, что умеренными и скромными заставляет быть одна необходимость, то зачем им и стараться быть такими? Между тем разве нельзя быть умеренным и скромным, не имея возможности не быть таким, т. е. не имея богатства; или разве нужда искушает меньше, чем богатство?
Вернемся, однако, к нашему герою. Он теперь охотно возьмется за труд, но все-таки постарается, вероятно, как-нибудь избавиться от заботы о хлебе насущном. Я лично никогда не знал этой заботы; я всегда обладал достатком, хотя и должен до известной степени трудиться ради того, чтобы иметь средства к жизни. Итак, я не могу в этом случае сослаться на собственный опыт и все-таки с уверенностью скажу, что положение человека, вынужденного заботиться о хлебе насущном, имеет как свои темные, так и свои светлые стороны: оно и тяжело, и трудно, но в то же время и имеет огромное облагораживающее, воспитательное значение для человека. Между тем я знавал людей, которых ни в каком случае нельзя было назвать трусами или слабохарактерными, которые отнюдь не воображали, что жизнь человеческая должна пройти легко и спокойно, без