Она молча ждала и не проявляла ни малейшего желания мне помочь. Со мной же случилось то, что и должно было случиться: я обнаружил, что все слова просыпались из головы во время подъема. Вместо мыслей там бился пульс, а в горле было горячо и сухо, несмотря на окружающую сырость. Но что-то говорить было нужно, и наконец я услышал, как между шершавыми губами со скрипом протискивается пошлейший и глупейший вопрос:
— Не скажете, который час?
— У меня нет часов, — она ответила быстро, голос ее был хрипловат, но не лишен мелодичности, в глазах не появилось ни насмешки, ни кокетства,... ничего, кроме еще большего спокойствия, которое мне тут же захотелось назвать потусторонним. Она метнула взгляд куда-то в сторону, резко повернулась ко мне спиной и отошла за камень, давая понять, что воспитанный человек должен убираться без объяснений.
Утешаясь тем, что мою воспитанность все же заметили, иначе обошлись бы покруче, я счел свою операцию бесславно законченной и побрел вниз, к развилке двух тропинок. Но едва я по одной из них углубился в заросли боярышника, сзади раздались быстрые шаги. В них была опасность. Это были не ее шаги. Быстро оборачиваясь, я успел вспомнить ее короткий взгляд в сторону. Значит, меня не обманула моя кожа: все эти дни за мной наблюдал по крайней мере один человек.
Этот человек на вид показался не столько опасным, как я было представил. Таинственная красавица заслуживала более крепкого, более красивого, а главное — гораздо более молодого телохранителя. Впрочем, если понимать это звание буквально, то годился и такой — худощавый, подвижный, среднего роста и совершенно седой, годный незнакомке скорее в дедушки, чем в отцы.
— Момент, — сказал он требовательно, не проявляя, впрочем, открытой агрессивности.
Я молча ждал в удобной для обороны, но непринужденной позе.
— Больше к ней не подходи, — велел старик, приблизившись.
— А то что? — Меня такой тон всегда побуждал к активному протесту.
— Исчезнешь, — был ответ. — Под обрывом найдут.
— Твое счастье, что старик... — я сделал движение, чтобы уйти, но он бросился на меня.
Его преимуществом было нападение несколько сверху, моим — молодость, некоторое знакомство с боксом и неплохая реакция. Я легко отбил первый удар и только тогда понял, что это просто отвлекающее движение, которое лишь показалось мне сильным. Настоящим ударом он согнул меня пополам, от следующего я лишился чувств.
Очнувшись, я обнаружил себя оттащенным в кусты, уложенным на спину и сжатым его древесно-твердыми коленями. Каменный его зад больно опирался на мою диафрагму. Одна ладонь покоилась на моем сердце, другая была занесена для удара, глаза из-под седых кустистых бровей смотрели, как два прицела.
— Слушай меня,— сказал он тихо. — Сейчас ты уйдешь, а завтра уедешь. Твои дела здесь уже закончены, да это и неважно. И забудь ее, так лучше.
— Дочь твоя, что ли? — просипел я. Он не ответил и поднялся на ноги. Я тоже встал и снова спросил: — Внучка?
— Дурак, — был ответ. — За два лета ничего не узнал.
— Не хотел спрашивать, — я обиделся. — Что я, на базаре?
— Тогда молодец. — Он помолчал, ожидая, пока я отдышусь и отряхнусь. — Ее все знают.
— Тогда скажи. Все равно завтра уеду.
— А говорить нечего. Он уплыл пятьдесят дет назад, она обещала дождаться.
— Сколько? — Я, конечно, не поверил.
— Пятьдесят, — повторил он спокойно. — Теперь иди.
Обнял железной рукой за талию, вывел меня на тропинку и подтолкнул.
— А ты ей кто? — спросил я.
— Неважно, — был ответ. — Шагай, живи дальше...
Вот такая реальная история, проливающая свет на иррациональные свойства любви. До сих пор сомневаюсь, не был ли этот человек обманщиком и просто любящим дедушкой. Не была ли красавица тихой пациенткой врача-психиатра? Был ли я сам в те два лета психически нормальным: в позднем юношестве ведь бывают временные помрачения... На всякий случай можете не сомневаться, что городок Пятибратск называется совсем иначе, а может быть — существует только в моем иррациональном воображении. Важно в этой истории не место, не название и не время событий. Важно отыскать реалистическое объяснение чуду. Ведь это действительно важно?
Роман Солнцев
НЕРАССКАЗАННЫЙ РАССКАЗ
Кате повезло — она два летних месяца отдыхала и лечилась в Италии. Это та самая замечательная страна, которая на географической карте похожа на сапожок, там когда-то жил Микельанджело, а теперь поет Челентано. Катя и еще одиннадцать девочек из разных районов Западной России были бесплатно приглашены в Венецию, где и жили в маленьком пансионате под присмотром врачей, каждый день глотая по шестнадцать, а потом и по четыре разноцветных шарика — говорят, из моркови и чего-то морского. А так — полная свобода, ходи себе по городу у воды и смотри! Только чтобы утром в 9.30, к врачебному осмотру, была в палате, да на обед-ужин забегала. „Повезло!“ — говорили друг дружке девочки. „Повезло!“ — писали они домой на красочных открытках. „Повезло!." — вздыхали они, когда ехали домой и разглядывали сквозь пыльные окна отечественного поезда убогие избы и мостки родины. „Ой, сколько же мне нужно рассказать!..“ — размышляла Катя, как бы собирая в душе горы света и радости, готовая поделиться ими с матерью и отцом, и младшим братом Витей. И про посещение Флоренции с ее выставочными залами и огромным Давидом на улице, и про Верону, и про Падую, и про саму Венецию с ее гондолами и дворцами, про широкие и гладкие дороги Италии. И про манеры итальянцев, про то, какой у них красивый язык. И про долгую поездку в автобусе в оперный театр... надо же, как ласково прозвали: „Ля Скала"... и вообще, у них много этого „ля“... Народ ласковый, все время смеются, поют, а у нас угрюмый, все злобятся друг на друга. Матери и отцу будет приятно послушать. И еще не забыть бы, как она заблудилась однажды в Венеции, в самом еще начале лечения, и ее бесплатно привел к пансионату бородатый человек, голубоглазый, весь как бы в голубых волосах... подтолкнул к колонне с крохотным лицом Матери Христа на белом лепном кружочке и заплакал, и пошел прочь. Кате показалось, что это никакой не итальянец... А какие там яркие, жаркие площади, когда каменная ажурная вязь на храмах как бы сплетается