— Скажете что?
Гоблинши продолжали обмениваться взглядами, будто вели безмолвный диалог. Думая, что я не вижу, одна из них сделала страшные глаза и с предупреждением качнула головой, подавая знаки своим приятельницам.
— Ничего, — пробормотала женщина с дубинкой. — Так, ерунда. Забудь.
И все они дружно покосились на пленника за решеткой, после втянули головы в плечи и гуськом поторопились покинуть мою обитель. Вскоре я осталась с заключенным наедине. Другие камеры в этой части коридора пустовали. Их бывшие хозяева давно освободились от своих оков и обрели покой. Вечный.
— Я найду тебе штаны, — бросила я голому эльфу.
Тот, к моему удивлению, болезненно застонал и дважды легонько стукнулся лбом о каменную стену. Поворачиваться ко мне лицом узник по-прежнему не спешил.
— Тебе плохо? — насторожилась я. — Они… что-то с тобой сделали?
В ответ эльф принялся дергать скованными руками и выкручивать запястья в кандалах. С каждой минутой его трясло все сильнее. Даже не трясло — било. Крупной, заметной дрожью. Мускулистая спина блестела от пота.
— Позвать лекаря?
— Лекаря, — прохрипел узник с ядовитой насмешкой в голосе, — зовут к заключенным только… только, чтобы установить смерть.
Он оглянулся на меня через плечо. На острых скулах горел чахоточный румянец. В глазах клубилась тьма. Они были черные. Как океанская бездна. Как душа демона. Как самая долгая ночь в году.
— Прочь отсюда, женщина. Оставь меня в одиночестве.
Ишь, раскомандовался. Стоит передо мной скованный, без штанов, а в голосе — сталь и властность, как у хозяина мира.
Что ж, не хочет помощи — его дело. У меня и без того забот хватает.
Вернуться к узнику я смогла только спустя два часа, во время раздачи ужина. Кормили заключенных в Торсоре по принципу — не протянул ноги и ладно. Еда и по запаху, и на вид, и, уверена, на вкус была тошнотворной, а порции — скудные, крошечные.
Не знаю почему, но в миску этого остроухого гиганта я положила пару кусочков хлеба из своего пайка. За такой щедрый дар другие узники крепости перегрызли бы друг другу глотки.
Когда я подошла к камере, эльф лежал на боку, согнувшись пополам, как от приступа боли в животе, и смотрел в стенку перед собой. Его голый зад и руки в кандалах свешивались с края тюремной койки, на которой он едва помещался.
— Ужин.
Мой голос, усиленный эхом, прогремел раскатом грома, но эльф не повел и ухом. Странный тип. Его голодные соседи по этажу наперегонки бежали к решетке, едва заслышав в коридоре поскрипывание раздаточной тележки, а этот даже не шелохнулся.
— А на ужин сегодня хлеб, — протянула я тоном демона-искусителя.
Уж такое лакомство его точно не оставит равнодушным. Хлеба заключенные в Торсоре не видели годами.
Однако, к моему удивлению, узник как лежал, так и продолжал лежать. В тишине камеры раздавалось его тяжелое хриплое дыхание.
— Ты там часом не помираешь? — уточнила я, переступив с ноги на ногу.
— Проваливай, — глухо выдохнул эльф.
Грубиян.
Хмыкнув, я просунула миску между прутьями решетки и погремела тележкой дальше. Решила, что он ждет, когда вокруг не останется свидетелей и можно будет спокойно приступить к ужину. В конце концов, есть со скованными за спиной руками не только неудобно, но и унизительно, а этот эльф, похоже, страшный гордец.
Но мои догадки не подтвердились. Когда я возвращалась обратно, миска все еще стояла на полу не тронутая. Два кусочка хлеба постепенно размокали в остывшей жиже из гнилых овощей, а пленник стонал и выгибался на деревянной полке, которая служила ему кроватью.
— Эй, — окликнула я его. — Что с тобой?
Эльф не отвечал. Только ужом извивался на своей жесткой постели, шумно втягивая ноздрями воздух.
Тут я поняла, что ни разу за все время заключенный не повернулся ко мне лицом, словно… словно что-то скрывал. Или чего-то стыдился. А еще я вспомнила странное поведение гоблинш, когда принимала смену. То, как они напряженно переглядывались и подавали друг другу молчаливые знаки. И эта их фраза перед уходом: «Скажем ей?»
— Повернись ко мне! — рявкнула я, стиснув в кулаках прутья решетки. — Немедленно!
Эльф стонал, рычал, трясся, поджимал задницу, елозил бедрами по кровати, сводил и разводил лопатки. Казалось, кожа на его руках вот-вот лопнет под напором бугрящихся мускулов.
— Они тебя опоили? Что-то подмешали тебе в воду? Говори!
Из груди пленника вырвался долгий, протяжный хрип, полный муки и сладострастия.
— Все, я иду за лекарем!
— Стой!
Наконец упрямец соизволил откликнуться. Медленно, с явной неохотой он повернул голову и посмотрел на меня через плечо.
Все лицо красное, в каплях пота и дорожках влаги. Глаза черные от широких зрачков. Зубы стиснуты, крылья носа трепещут, каждая мышца под кожей напряжена.
— Покажи мне, что с тобой.
— Иди в бездну.
— Пойду. Но не в бездну, а за лекарем. Покажи. Что. С тобой.
— Проклятая человечка!
Моя угроза возымела действие. Заключенный попытался встать с кровати, но едва не упал и зарычал от злости на свое бессилие. Перед тем, как повернуться и показать мне всего себя, он метнул в меня еще один яростный взгляд. Затем выпрямился во весь могучий рост и вздернул подбородок, словно говоря: «Смотри. Довольна?»
В шоке я уставилась ему между ног.
Там все пылало. Насилу поднятый член стоял колом, толстый и сочный. От мясистой головки к животу тянулась тонкая ниточка влаги. Мошонка надулась от семени так, что была готова лопнуть. Казалось, нажми на эти тяжелые упругие шары плоти — и хлынет фонтан.
Было очевидно, что все это алое, мокрое, распухшее причиняет узнику боль. Беднягу опоили. Навязали ему чувственную агонию и беспомощного бросили мучиться от похоти.
Еще и руки скованы за спиной…
Никак не облегчить свои страдания.
Светловолосый гигант смотрел на меня с вызовом. Словно ждал, что я начну издеваться над ним, и готовился пресечь поток насмешек. И хотя нас разделял частокол из металлических прутьев, а заключенный был в кандалах, я не чувствовала себя в безопасности, даже попятилась от решетки. Вспомнила, что случилось с Сэмом, когда он подошел к камере слишком близко.
— Я схожу к начальнику тюрьмы за ключом от твоих наручников.
Изящная бровь эльфа дернулась. Он недоверчиво прищурился, следя за мной из полумрака темницы, словно хищный зверь из засады.
— Освобожу тебе руки, и ты себе поможешь.
Я кивнула