* * *
Я устал быть ее хозяином. Оказывается, это тоже работа, и я ненавижу это даже больше, чем быть рабом.
Мне это отвратительно до такой степени, что хочется содрать с себя кожу и нарастить новую. И чтобы Еся все забыла и все с нуля. Но так не будет, и точно не со мной.
Я устал делать ей больно, подчинять себе, воспитывать ее. Я устал видеть слезы этой девочки, они мне уже осточертели, и вся эта затея уже давно кажется мне неправильной.
Неправильно мстить таким же способом, неправильно было похищать ее и делать рабыней. Это была идея Данте. Я сразу согласился. Данте ведь не мог ошибиться… не мог.
Я верю Данте, как своему богу. Он меня спас. Я ему должен, вот только теперь каждый час с Есей для меня пытка. Пытка для моих мозгов, которые она умело трахает, и пытка для моего тела, потому что хочу ее, а нельзя. Нельзя, блядь, это просто неправильно.
Еся сегодня все время ко мне прижималась, и это было так странно. Я никогда не спал с женщиной всю ночь. Никогда. С ней это было впервые. Я ощутил себя живым сегодня впервые за долгие годы, даже за десятилетия.
Все, что мог, — прижать Есю к себе, вдохнуть ее нежный запах ландышей и молчать. Мне нечего было сказать ей, я не знал, что нужно сказать, что ей поможет. Ничего уже, все давно решено. Я отдам Есю и забуду. Забуду обо всем, я отомщу.
Сегодня утром моя рабыня разбудила меня. Я проснулся оттого, что Еся мою ладонь целует. Нежно, гладит меня по шее, смотрит в глаза. Она уже ничего не говорила. Просто молчала. Я тоже. Похоже, мы слишком далеко зашли.
Я поднялся и притащил аптечку, обработал ее раны. Еся и тогда молчала, периодически вздрагивая от боли, и еще она боялась шипящей перекиси. Это было странно, мне не нравилась ее боль. Мне это никогда не нравилось. Лучше бы у меня болело. Я привык, но я не хотел, чтобы Есе было больно. Только не ей.
* * *
Говорят, перед смертью не надышишься, — наверное, это правда. Эти последние дни мы проводим в молчании, иногда только говорим, но теперь всегда спокойно. Мы даже шутить начинаем, я каждый раз радуюсь, когда вижу улыбку Армана. Нет, не Монстра — настоящего Армана.
Он все чаще не носит эту маску непроницаемости. Кажется, он тоже устал играть эту роль. И я устала. Я просто устала.
— Хозяин, можно тебя кое о чем попросить? — решаюсь на вопрос. Мне это важно. Пожалуй, единственное незавершенное дело.
— Говори.
— Я хочу позвонить маме. Один звонок. Просто скажу ей, чтоб не волновалась. Пожалуйста.
Арман долго смотрит на меня, а после коротко кивает:
— Хорошо.
По правде, я даже не ожидала, что он согласится, но я это ценю. Правда. Еще как.
Он приносит мне телефон, я по памяти набираю мамин номер, но не слышу ответа. Все время сбивается. Вот черт. Ну чем она там занята?
— Не берет. Ладно.
— Можешь позвонить позже.
— Да нет. Ничего. Думаю, мама просто уехала. Она так иногда делает с ее мужем. Но ты можешь потом… как-то ей передать, что со мной все в порядке, даже если она не искала меня. Просто скажи, что я в хорошем месте. Пожалуйста.
Арман ничего не ответил, но коротко кивнул. Это было неким самоутешением для меня. Хотя бы что-то, а еще Арман принес мне цветы. Маленький букетик живых ландышей. Он молча положил его передо мной, и я улыбнулась. Это было так мило, тем более что сейчас вообще не сезон. Где он их достал, даже не представляю, и для чего? Я тоже не знаю.
— Зачем?
— Тебе.
— Спасибо. Мне они нравятся. Очень.
Я взяла этот маленький букет ландышей и поставила в чашку с водой. Он олицетворял мою надежду, хотя к тому моменту, конечно же, у меня ее уже почти не было.
Глава 33
Все меняется, меняемся и мы сами. Я перестаю считать часы «до» и просто учу арабский, вскоре уже начинаю тренировать его и практиковаться с Арманом. Он, конечно же, идеально владеет языком, но и меня учит. Кажется, он лучший в мире учитель.
Мимолетно, но я немного узнаю о том, как Арман жил, когда был рабом, что ему пришлось вынести, что увидеть. Особо болезненные темы он пропускает, но я узнаю, что у Армана был любимый Пес, ему нравилось заниматься с учителем, а еще у него был друг Пьер.
Все эти истории заканчиваются печально, но я вижу, насколько важны эти воспоминания для Армана. Они сделали его тем, кем он стал, даже если это ему очень болезненно вспоминать.
Теперь мне ничего не стоит поцеловать его руку в знак уважения или выполнить приказ. Я сама этого хочу, ну и… я больше не хочу, чтобы Арман делал мне больно. Я просто этого больше не вынесу. От него.
А еще мы целуемся. Часто, у меня от его щетины уже даже губы пульсируют и жгут. Арман так целует, что кружится голова, и я ведусь. Каждый раз на этот наркотик, а потом мы останавливаемся. Арман уходит, хлопает дверь. И так каждый день. Пока в один из вечеров я просто не выдерживаю:
— Я хочу тебя. Пожалуйста… прошу! Я так больше не могу!
— Хитрый план, лисичка. Ладно.
Опускается ниже, целует меня в бедро, о боже… сколько раз он меня доводил до оргазма, я уже даже сбилась со счета, но никогда сам. Никогда он не делал проникновения в меня.
— Арман, посмотри на меня.
Ловлю его взгляд. Или сегодня, или никогда.
— Я хочу, чтобы ты был моим первым мужчиной. По-настоящему. Пожалуйста.
— Я не могу, малышка.
— Можешь! Умоляю тебя… я ни о чем не буду просить больше. Ни о чем. Ты же сам говорил, что девственность можно восстановить.
— Молчи. Ни слова больше.
Блин, я знаю, что на этом диалог окончится, но не сдаюсь. Я никогда не сдамся.
Смелею и опускаю ладонь ниже. Накрываю его пах рукой, чувствую, как там все адски напряжено. Монстр хочет. Издевается просто над нами обоими.
И я хочу. Как ненормальная уже. Хочу, чтобы Арман это сделал со мной, а не какой-то старик, который меня купит, о нет, только не так. Боже.
Во рту пересыхает, когда Арман расстегивает джинсы, достает