– Здравствуйте, женщина! Вы тут опять со всеми оглоедами? Я-то гляжу, на базаре сегодня мало народа. А все, оказывается, вот где, на стадионе!
Мама отвечает:
– Не шумите, пожалуйста. Видите, человек спит.
Старуха в ответ спрашивает:
– Ночью не спал, что ли? Может, вообще страдает бессонницей?
Маме не хочется вести пустые разговоры. А старуха не отстаёт:
– Ну, что молчишь? Если бессонница – то хочешь, я вылечу его?
– Как так – вылечите? – не понимает мама.
Старуха говорит:
– Волшебную травку дам, будешь ему чай заваривать. Волшебные слова скажу. И просто всей душой пожелаю здоровья. Моя душа-то сколько лет в одиночестве живёт, не тратится ни на кого, в ней силы накопилось много.
Мама говорит с сомнением:
– Ну, если хотите, пожелайте.
– А ты, – отвечает старуха, – ты за это у меня купишь…
– Пуанты? – спрашивает мама.
– Нет, – отмахнулась старуха. – Я помню, что танцуешь ты босиком. Музыку ты у меня купишь! Вот, продам я тебе сонную музыку. Хочешь, сонный баян продам?
– Это как? – спросила мама.
И Алик тоже спросил:
– Разве сонные баяны бывают?
Старуха строго на него поглядела, говорит:
– Негоже перебивать, когда старшие разговаривают. Разве тебя не учили?
И перевела взгляд на маму.
А мама ей сказала:
– Извините. Если нам что-нибудь надо будет, мы купим в магазине. Мы сами решим, что покупать.
И отвернулась.
Старуха снова встала перед ней и говорит:
– Женщина, вы, может, не узнали меня? Я Линда Звездопадова.
– Очень приятно, – сказала мама.
И Алик закивал тоже:
– Очень приятно…
– Я Линда Звездопадова! – снова сказала им старуха. – Когда-то каждый человек в городе слышал моё имя. Я танцевала в нашем театре, когда он ещё не был похожим на театр и злые языки называли его сараем. Все главные партии в спектаклях были мои. В газете печатали мою фотографию, и у меня дома есть эта газета.
И она поглядела на них гордо, как будто ждала, чтобы они сказали ей: «Вы молодец!» Но как скажешь «молодец» такой старой бабушке? Алик подумал: «Наверно, мама знает, что надо сказать».
Но оказалось, это ещё не конец старухиной истории. Она как будто не хотела продолжать, но сделала над собой усилие – и стала говорить дальше, всё так же громко, и получалось, что она всё больше хвастается:
– Примадонна это называется. Я была примадонна Линда Звездопадова в нашем деревянном театре у базара. А когда на высоком берегу построили новый театр, в него пришли новые балерины. Новые – в новом! Что было делать мне? Я стала учить танцам детей. И кстати, – вдруг встрепенулась она, – у меня остались с тех пор пуанты. Разных размеров. Вот на них есть, – она кивнула на Машу и Ваню. – Не нужны?
– Н-нет, я уже говорила вам, – сказала мама.
– Значит, найдётся, что вам нужно! – не отставала Линда Звездопадова. – У меня и чудесные дудки, и трещотки. Я в старой школе работала, знаете школу на горке? Длинная школа была, в один этаж…
Мама сказала:
– Н-нет. Её снесли давно. Мы с мужем уже в новой школе учились.
– Новая школа хороша! – закивала старуха. – Три этажа, большие окна, и чего в ней для детей только не устроили! По-моему, у вас целых три спортивных зала? – повернулась она к Алику.
Тот кивнул.
– И в крайнем левом зале так удобно заниматься танцами, – воскликнула старуха. – Одна стена в нём – сплошные зеркала…
Мама тоже кивнула. А Линда Звездопадова продолжала:
– А какие сейчас учителя танцев! Сами специально обученные, чтобы учить детей! Что оставалось делать мне? Я отправилась на рынок!
И она усмехнулась:
– Я, Линда Звездопадова, на земле крепко стою! Веришь ли ты, у меня никогда не кончится товар. Вся наша труппа, кто жив ещё, все мои знакомые несут мне своё добро. Ненужным оно стало, на сцену-то никому больше не выходить. Так, говорят, может, ты, Линдочка, с выгодой продашь? С процентом для себя? Я весь товар и не перечислю. Но музыка сонная у меня есть, точно. И сонный баян, и сонная труба, и сонная дудочка…
Она загибала длинные костлявые пальцы – и вдруг хитро глянула на маму:
– Слушай, а может, всё-таки пуанты купишь? У меня найдутся на всех этих оглоедов.
И кивнула на Алика, Машку и Ваньку.
Никому не нравилось слово «оглоеды». И всем хотелось, чтобы она скорей ушла. Без неё спокойнее было. А она вдруг как поднимет над папой руки – рукава по ветру взметнулись, будто крылья, – и объявляет:
– С этого дня спать будет ваш папа, как младенец!
Мама ей строго говорит:
– Не машите, пожалуйста, руками над нашим папой. Идите лучше за спортсменов болеть.
Тут как раз всех созывают через скакалку прыгать.
Мама как будто забыла, что им за дартс не засчитали результат, и говорит:
– Ну, побежали.
И старуха с ними пошла на своих больших ногах.
Соревновались, какая семья дольше пропрыгает. Несколько помощников судей глядели, чтобы, если кто хоть разок запнётся, снова не начинал, а честно уходил с площадки на траву.
Милка, понятно, сразу же запнулась, и другие малявки тоже, и Алик пропрыгал только чуть-чуть больше Вани. Ему удивительно было, как люди могут так долго не запинаться. Маша, например, а ведь она младше его на три года! Нога у неё, оказывается, прошла, и Маша забыла о ней. Вот как у неё получается – и на одной ножке, и сразу на двух, и попеременно, будто бежишь на месте.
Но вот и Маша в скакалке запуталась. Из их семьи только мама прыгает. А с ней на площадке всего-то семь человек, нет, уже шесть. Две девочки, пившие возле папы лимонад, а все остальные – взрослые. Но вот и одна девочка запнулась, и вторая выходит вслед за ней, отдувается, тяжело дышит.
Вот уже… вот только два человека, мама и чей-то папа, остались. Мама прыгает так, точно её никто не видит, точно она дома, без всех, танцует. И быстро – раз-раз-раз, и потом с отскоком – раз через скакалку и раз без скакалки, пока тонкая дуга пролетает над головой.
– Хороша! – тянет у Алика над ухом старуха. – Ой, хороша…
А чужой папа