Прижимаюсь плотнее ухом к двери, контролируя себя, чтоб не навалиться и не открыть ее случайно, а то совсем кринж будет!
— И девочка… — а-а-а, про меня! И снова не слышно! Да что ж такое? — Это знак тебе, Сурен!
— Отъебись, Жириновский второй, блять.
— А когда не сбывалось то, чего я говорил?
— Все, Серый. — Голос у отца внезапно становится усталым таким, тяжелым, — хватит. Думаешь, я сам не понимаю? Девочку… Ее надо сберечь. Если бы мог, с собой бы…
— Нет, Сурен, нельзя.
— Сам знаю… Сим-Сим спрячет.
— Жаль, что я не могу присмотреть…
— Нет, Серый. Ты — как решили. Еще и тебя я не хочу потерять. У меня и без того никого…
— Да понятно… Как девочку-то уговаривать будем?
— Тоже мне, проблема...
— Еще какая. Она — твоя дочь.
— Потому и все поймет правильно.
Вот тут я бы поспорила, конечно.
Едва успеваю вернуться обратно за стойку бара и с жадностью впиться зубами в бутерброд.
Дверь открывается, поднимаю самый невинный из возможных взгляд на двоих заговорщиков.
И вот прямо интересно мне, что говорить будут…
— Доела? Собирайся, поживешь у моего знакомого.
Да, ничего выдумывать не стали…
— Зачем?
— Лика, — отец останавливается напротив барной стойки, кладет тяжелые ладони на серый мрамор, и я вижу полустертые от времени синие татуировки на пальцах. Некрасивые, топорные такие, похожие на детские рисунки… Вот только умиляться, глядя на них, не тянет. — У тебя два варианта сейчас: вернуться обратно в тот клоповник, откуда тебя привезли. Скорее всего, минут через тридцать после твоего появления там, приедут люди… И в этот раз не будет Серого, чтоб тебе помочь. Кстати, они не оставляют свидетелей, так что мамаша твоя запросто может лечь рядом с тобой.
Он делает паузу, давая мне пару секунд на осмысление сказанного, а затем продолжает:
— Или ты подчиняешься мне и едешь, куда скажу. Делаешь там то, что скажу. Ведешь себя тише воды, ниже травы. И тогда у тебя есть шанс на хорошую жизнь, потому что я разберусь с… делами и вернусь. Выбирай сейчас. Играть и растанцовывать перед тобой не буду. Уговаривать тоже. Так получилось, что ты — единственная моя дочь, единственный ребенок… И мне будет искренне жаль, если ты… Пострадаешь. Я сделал сейчас все, чтоб этого не случилось, но я тоже не всесилен. Особенно теперь.
— А если тебя убьют? — это вопрос напрашивается, и я его задаю. Не растанцовываясь, он же этого не любит.
— Тогда ты будешь богатой наследницей. Я об этом позаботился. Не все получишь, конечно, но того, что останется, тебе хватит на несколько жизней.
Он говорит это так спокойно, невозмутимо даже.
И я проникаюсь.
Отец реально не врет сейчас. И, наверно, в самом деле, сделал все, что можно в такой ситуации.
И я на него зла, конечно, потому что из-за него моя жизнь полетела к чертям. Но… Но что теперь сделаешь? Надо принимать реальность такой, какая она есть.
В конце концов, вряд ли он меня к людоедам каким-то повезет. Правда ведь?
Знала бы, как ошибаюсь, в этот момент…
Девочки, как вы уже, наверно, догадались, огонек на моей облоге - это неспроста) И, если вас заинтересовал персонаж Волк, который зубами щелк, а теперь белый и пушистый (но это не точно), то приглашаю вас подробней про него узнать вот в этой истории Сары Адам "В ОБЪЯТЬЯХ ТЬМЫ" (https:// /shrt/VDfL)
Там тоже на облоге огонечек))))
Глава 8
— А мама же волноваться будет… — бормочу я уже в машине, — и отчим… Что с ним?
— Матери напиши, сообщи, что ты вышла замуж и уехала в Саратов, — невозмутимо отвечает отец.
— А почему в Саратов? — недоумеваю я от странного выбора города.
— Потому что “к тетке, в глушь, в Саратов”, — ржет дядя Сережа, а затем, видя, что я его веселье не поддерживаю, со вздохом переводит взгляд на отца.
— Что у тебя по литературе было в школе? — спрашивает тот.
— Четыре… — пожимаю я плечами, все еще не понимая, к чему это все и какая связь.
— Н-да… Явно тебе завышали оценку… — усмехается дядя Сережа, а я обиженно поджимаю губы, поняв, что они надо мной стебутся почему-то. Какой-то тайный язык, блин. Но я же не обязана все знать! И четверка вполне заслуженная у меня! На ОГЭ просто так не выставляют!
— Короче, неважно, — возвращает меня к теме разговора отец, — главное, что сейчас со старой симки дашь ей информацию. Напишешь, что потом позвонишь, что любовь и все дела. И все. Про отчима… А что с ним? — он смотрит на дядю Сережу, тот пожимает плечами и набирает кого-то по телефону.
— Коля, а что там по адресу? — ласково интересуется он у собеседника, слушает, кивает, агакает.
Затем кладет трубку и говорит:
— В больнице с сотрясом и потерей памяти. Удачно.
Мне протягивают трубку, с удивлением вижу в совершенно новом телефоне мои контакты.
Набираю сообщение маме, коротко, как и велели.
Ох, она будет переживать!
Или не будет…
Она никогда обо мне особо не переживала…
Телефон ожидаемо разрывается звонком, но ответить мне не дают.
— Напиши, что не можешь говорить, уже в самолете, — командует дядя Сережа.
Пишу.
Мать посылает матерные лучи любви, упоминает отчима. Про трупы в квартире ничего не пишет, что странно…
— А те мужики, что за мной пришли… — решаюсь я спросить у отца, — они…
Он кивает, а дядя Сережа охотно поясняет:
— Почистили, Лика. Зачем нам лишние сложности? А теперь твоя мама будет думать, что ты замужем, и всем, кому надо, про это скажет. А отчим твой упал и ударился… Очень удачно получилось, да, я уже хотел с ним вопрос решать…
— Лучше бы решил… — бормочу я, припомнив тот ад, что отчим мне устраивал в последнее время. Чудом ведь вывернулась!
— Что? — в наступившей тишине коротко спрашивает отец, и я понимаю, что зря раскрыла рот. Не стоило…
— Да ничего… — торопливо отвечаю, — просто… Маме жизни не давал, дурак, пил…
Что-то мне подсказывает сейчас, что лучше вот так нейтральненько пожаловаться, чем правду говорить.