Поймав мой взгляд, он сказал с гордостью:
— Антиквариат.
— Безвкусица…
— О вкусах не спорят, — сказал он.
Слава богу, хоть этого они достигли. Превратили пустое пожелание в поведение.
Он лежал себе в тенечке в трусиках хорошего качества и был нормального сложения, даже полноват.
— Сейчас, переоденусь, — сказал он.
И вытащил из-под кушетки тяжелый плащ и карманный фонарь.
Фонарь вспыхнул прожекторно и лазерно, как пламенный меч, и даже несколько затмил вечернее солнце.
Я зажмурился.
— Зачем все это? — спросил я привратника будущего.
— У нас считают, что иначе вы не поверите, что вы здесь.
— До сих пор считают? — спросил я.
— Мы изучаем ваши воззрения. Они хаотичны.
— Да, верю я, верю!..
Он погасил фонарь.
— Жарковато…
Он снял плащ.
— Ты вообще чего приперся? — спросил он.
— Да вот…
— Покажи руку.
Я протянул. Он внимательно ее осмотрел. Я пожал его руку, он ответил на рукопожатие и отпустил. Потом достал из-под кушетки хорошо изданную книгу, уселся и углубился читать.
Я пошел к воротам. Он поднял голову:
— Ты чего это?
— А?
— Топай назад.
Я остановился и осознавал. Потом обиделся.
— Почему это? Что, в будущее уж и слетать нельзя?
Он посмотрел на меня исподлобья и спросил вскользь:
— А ты его заслужил?
Я задохся.
— Я?! Я?! Да я всю жизнь только на него и работал!
— Значит, не то делал, — сказал он. — В Списке приглашенных ты не значишься, — и он показал книгу Абонентов.
— Но я же думал, — говорю, — что каждый… Что для всех…
— Значит, не придумал, как это сделать, чтоб для всех.
— Значит, лететь назад? — говорю. — Ты бы спросил, чего мне это стоило!
— Тогда, значит, не придумал, как лететь дешевле. Лети назад и придумывай.
Я решил схитрить. Мало ли…
— Значит, лететь в мое прошлое? Но ведь известно, это прошлое не переделаешь…
Но их не проведешь.
— Не валяй дурака, — сказал он. — Никто и не говорит о твоем «прошлом». Тебя отправляют в твое «настоящее». А там думай, как быть. Сюда пускают только реальных участников. Не тех, кто хотел, а тех, кто выдумал такое, чтобы у нас сложилось то, что есть.
И тут я возопил:
— Ладно врать! Я придумал Образ вашего настоящего! Это немало. А?! И придумал, как летать!
— Образы придумывают многие, — сказал он. — Но у нас здесь всё не совсем так, как они придумывали. И значит, это не их будущее.
И тут я вспомнил — господи, я же всегда это знал! — не та причинность, другая причинность! По Образу даже нарисовать Подобие почти что нельзя, и художники ревьмя ревут — не вышло! А уж в жизни-то… Только ты вообразил, как поступить, а тебя судьба — раз и по носу. Потому что ты столкнулся с тем, что скопилось от чужих выдумок. Он был прав, тысячу раз прав.
Был порок в самом направлении творчества. Даже в картинах и то черт-те что делают, а уж в жизни-то!..
— Ну, а как насчет этого?.. — уныло спросил я.
— Насчет чего?
— Апокалипсис-то хоть отменили?
— Отменили. Его каждую тысячу лет отменяли, если кто-то придумывал, как быть, чтобы не допрыгаться.
— Но если моя идея не подхвачена массами…
— Значит, не та идея, — сказал он.
Мы разговаривали в тени колонн.
А за вратами снижалось солнце и освещало эскалатор, и из долины поднимался звонкий запах цветов и благоуханная музыка.
Будущее существовало.
— А ты внимательно смотрел? — спросил я его. — В списке приглашенных?.. Может быть, я там где-нибудь на полях?..
— Да вот же, — сказал он, — Буцефаловка и ее окрестности.
Я подумал и говорю:
— Может, там из знакомых кто?
— Не без этого, — говорит. — Вот Сапожников, например.
— Ну, это понятно, — говорю.
— Нюра Дунаева, Зотов П. А., Анкаголик-Тпфрундукевич.
— Это его псевдоним, — с завистью сказал я. — Его зовут Дима.
— А фамилия?
— Фамилии никто не знает, — говорю.
— Поэтому и мы не знаем. И еще какая-то Минога…
— Дуська, что ли? Скажите… — осторожно спросил я, — А Громобоева там нет? Виктора?..
Он посмотрел на меня в панике:
— Ты что? Совсем рехнулся?..
— А что? — говорю.
Он наклонился и, понизив голос, сказал:
— Он эти приглашения и пишет…
Делать было нечего — надо лететь обратно, додумывать. Моя идея ввиду ее дурацкого облика могла затеряться, а может, еще не стала актуальной силой. Но шанс был.
— Дайте хоть заглянуть к вам…
— Это пожалуйста.
Он кивнул в сторону. Там была смотровая площадка. Я заглянул в телекамеру и стал елозить трансфокатором по ихнему настоящему. Крупный план, дальний план — судя по всему, было довольно здорово, но почти не так, как предсказывали. Многое мешала видеть зелень деревьев. Всё.
Я сглотнул слюну, оставил площадку и, вздохнув, сказал ему:
— Ладно… Ты прав… Пора возвращаться.
И тут он, наконец, заинтересовался.
— Есть идея?
— Даже две, — говорю. — Одна временная, дурацкая, другая, похоже, постоянная.
Тогда он вдруг оглянулся и, наклонившись ко мне, спросил шепотом:
— Скажи, а?.. Скажешь?
Я возмутился. И у них махинации. Я мучился, а ему подари!.. Ишь ты… Нет уж… Своим горбом…
— Дурак ты, — сказал он и отвернулся.
И опять он был прав. Он не мог мне ничего подсказать. В моей жизни его еще не было. А я в его жизни уже был. Значит, не он «мой опыт», а я его.
И я в своей жизни поступал по-всякому, так и эдак. И из поступков таких же, как я, гавриков сложилось его «настоящее» время, в котором он живет и как-то ведет себя.
Но кто-то, видно, додумался. Потому что оно существовало — его время. И я его видел со смотровой площадки — чудо, что за долина, и такой покой.
И если я вернусь в свое «настоящее», и моя дурацкая идея будет иметь успех, и действительно Апокалипсис отменят из-за хохота — я буду в их списке приглашенных. А если уж моя фундаментальная идея верна (насчет творчества и его причины — восхищения), то она верна и для его времени. А уж у них — свои проблемы. Иначе не бывает. Он был прав. Я же сам так поступал. У будущего не спросишь, от него — только Образ, у каждого свой, желанный максимум или максимальный кошмар. Но ведь я сам весь, со своими потрохами, моим самомнением и надеждами, был результатом бесчисленных попыток прошлого.
— Знаешь, чего не может знать даже бог? — говорю.
— Чего? — Он быстро обернулся.
— Не может знать, чего он сам захочет в будущем.
Он открыл рот… А я закрыл свой.
Надо было все пересматривать и проверять. Дело было нешуточное.
Я дружелюбно