Чем ближе был час прощания с Кальмерией и миром людей, тем больше мы нервничали. Каждый из нас много думал о своих близких, которые остались в далекой Солнечной системе. Я тоже думала о своей семье, особенно о родителях, которых оставила на Земле. В семье я самая младшая – родилась, когда им было почти по сто лет. Сейчас мне еще нет сорока, но они уже старые. Увижу ли их снова, когда вернусь? Я не знаю, потому что мы живем примерно до ста пятидесяти лет, иногда, редко, до ста семидесяти пяти. Мне не хочется верить, что еще в двадцатом веке перейти рубеж жизни в сто лет было большой редкостью, а женщина пятидесяти лет уже не могла иметь детей. По сравнению с тем периодом произошло двукратнoe увеличение человеческой жизни. Hо что значит сто пятьдесят лeт в космическом масштабе? Одно мгновение…
Среди нас самые старые – Джон и Янис. Командир (Джон) пользуется огромным авторитетом. Ему девяносто восемь лет, у него огромный профессиональный опыт, он должен был лететь на «Армстронге», но что-то не сложилось. Немного моложе его был Янис – восемьдесят девять лет. Они с Джоном летают уже лет сорок, и представляют собой идеально сработавшуюся пару. Все остальные участники нашей экспедиции, за исключением Селима, возраст которого около шестидесяти лет, были молодыми людьми в возрасте от тридцати трех (Гондра) до сорока четырех лет (Банго). Но хватит этих возрастных данных. Возвращаюсь к описанию наших последних дней на Кальмерии.
На следующий день после совещания, на котором нам окончательно определили будущее направление нашей экспедиции, Никос, Янис, Патрик. Наталья и командир закрылись на несколько часов в помещении рядом с рубкой, где стоял КУПА – компьютер универсального пилотирования и астронавигации. Для меня, знающей польский язык, эта аббревиатура звучала ужасно, ассоциируясь, как бы мне помягче выразиться, с «экскрементами», поэтому я назвала его Кова1, и это имя было принято на корабле. Речь шла о том, чтобы запрограммировать Кову на полет к Даруме, чтобы потом вносить уже лишь незначительные изменения, вытекающие, из возможного развития ситуации. При сверхсветовых скоростях человек не в состоянии управлять кораблем, поэтому в качестве автопилота используется компьютер. Hу и на досветовых скоростях управлять кораблем в паре с автопилотом намного легче. Bот только технику нужно предварительно запрограммировать. Кроме того, у компьютера есть такой недостаток, как отсутствие любознательности. Oн ведет корабль «беспристрастно», направляя его прямо к цели, заложенной в программe, и не обращая внимания на окружающее, хотя бы самое интересное, если только оно не представляет для корабля опасности. Поэтому, когда кратионные спектароны регистрируют что-то интересное, люди дают компьютеру команду замедлить скорость, после чего берут на себя управление кораблем.
Спектарон в настоящее время является единственным «окном в мир» для сверхсветового корабля, и то в довольно ограниченном диапазоне. Известно, что при правильной настройке каждый участок материи может быть виден на его экране в одномерном масштабе в течение нескольких минут, что было достаточно для принятия решения, но все это было неудовлетворительно. Если бы сверхбыстрые частницы Kapycтo, эти кратионы, имели более длительный срок жизни – тогда было бы легче. Их было бы возможно использовать даже для связи со сверхсветовыми кораблями, которой нам так не хватает, Но, увы… Чего нет – того нет. И самым быстрым средством передачи информации из Кальмерии в Солнечную систему является… обычное письмо, написанное на бумаге, как в былые времена. Или то же пильмо в виде файла на электронном носителе. Однако среди «аборигенов» по какой-то неясной традиции особым почетом пользуются именно письма на бумаге. Эти письма опускают в специальный ящик на базе – совсем как в Раннеатомную эпоху или даже еще раньше! – и увозят на Землю разными кораблями, снабжающими базу всем необходимым ей для жизни.
Во время программирования Ковы остальные участники экспедиции «Хорсдилера» писали в основном письма. Нам это не нравилось, потому что мы к этому не привыкли, ибо кто сегодня, в эпоху видеофонов и видеостен, делает еще это? Думаю, только жители Кальмерии. Как бы там ни было, я написала письмо родителям, хотя уже через несколько дней подзабыла, о чем в нем шла речь – конечно информация о выбранном нами направлении постижения космоса, а также, описание Кальмерии с выражениями признательности ее жителям, и, вероятно, масса ненужных комментариев и подробностей.
На следующий день мы ничего не делали. Ничего, буквально ничего. Mы еще ходили по Кальмерии, но в мыслях были очень далеко. Мы уже были среди звезд, среди неизвестного, ожидавшего нас там. Нам казалось что время тянулось так медленно как никогда. Только командир и Никос занимались еще какими-то делами на базе, а Патрик и Банго в тысячный раз проверяли какие-то узлы корабля. Остальные участники экспедиции старались чем-то заняться – одни играли в шахматы или шашки, допуская просчеты и ошибаясь, другие рассеяно листали какие-то книги, или, как я, сидели в каютах и смотрели фильмы, но на самом деле все думали только об одном:
«Что нас ожидает там, в глубинах космоса?»
Ответ на этот вопрос даст только будущее.
Старт в неизвестность
Прощание с Кальмерией было действительно трогательным. Старт «Хорсдилера» был назначен на двенадцать часов Универсального Земного Времени (УЗВ), когда-то называвшегося Гринвичем, действующего повсеместно oфициально, независимо от местных, иногда совершенно безумных, временных систем различных небесных тел, в основном основанных на десятичном делении местных суток. Хотя по местному времени это было немного за полночь, все обитатели базы присутствовали на церемонии.
Короткую прощальную речь произнес Носар Овен, затем так же трогательно, хотя и eще короче, Джон Смайлз. Позже нас одарили цветами, что заставило нас от удивления и волнения надолго онеметь. Откуда здесь цветы на Кальмерии, в таких необычных условиях?! Но жители базы не хотели раскрывать нам свою тайну. Их цветы были, конечно, менее прочными, чем земные, и почти без запаха, но я не помню такого трогательного дара, как эти тринадцать цветов – по одному для всех нас… Затем мы спели межзвездный гимн:
Небо – это стол
Тысяча звезд на блюде
И Солнца живительный зной
А земляне, здесь живущие люди
Так немного знали
О планете родной
И ее еще не поняв по-детски
Не поняв по сути чей мы народ
В странный космос бросаемся мы, дерзкие
К дальним звездам летим вперед и вперед
И бросаем вызов далеким звездам
И о завтра думаем что-нибудь
Оставляем смело родные гнезда
Потому что верим в далекий путь
Потому что знаем, не вдруг, не сразу
Но откроется что-нибудь там, впереди
Может ждет нас там неизвестный разум
Подожди, человечество, подожди.2
«Moжет ждет нас там неизвестный разум»…
До сих пор наши открытия в этой области были незначительными. «Коперник» нашел, правда, три цивилизации, но две из них на уровне немного выше неандертальцев, а третья – Зальм-Кимус – настолько для нас оказалась «странной», что установить с ней настоящий контакт будет, пожалуй, непросто. «Циолковскому» не удалось найти ничего, кроме «ящеров мезозойской эры», ну и той самой пресловутой плесени. Что найдет «Хорсдилер» никто еще не знал. И пока мы пели окончание гимна, стоя в скафандрах на кальмерском космодроме, каждый думал о такой возможности – не только с надеждой, но и с некоторой опаской того, что принесет нам такая встреча.
До вылета оставалось всего четверть часа, когда Носар Овен произнес:
– До встречи, друзья. Я не говорю «прощайте», потому что верю, вы вернетесь. Мы будем ждать вас. До свидания!
Затем он прошел вдоль нашей шеренги и каждому по очереди пожал руку. Пожав руку последнему из нас – командиру, он стал быстро удаляться, и мы стали подниматься в «Хорсдилер». Первым в нем исчез Патрик, за ним