Пьетро отчаялся и решил хотя бы просто повидать Реналлу. Караулил два дня на верхнем этаже гостиницы «Вертел и окорок» — из этой комнаты можно было разглядеть хотя бы часть заднего двора, куда выводили арестантов. За это время лейтенант успел запомнить всех государственных изменников Вожерона… Или за что там Кларина повелевала заточить людей в подземелье? Плечистый пран в рваном камзоле цветов Дома Красного Льва. Ну, этот, возможно, взятый в плен лазутчик или же угодил в руки врага на поле боя. Одноглазый старик с выправкой бывалого солдата. Тут тоже можно допустить какую-то связь с армией Аркайла. Толстяк с трясущимися щеками — из купцов средней руки, судя по одежде. Этого могли, конечно, арестовать за мошенничество или за поставки дрянного товара для армии… Только к чему такие строгости? Лейтенант не понимал. Высечь на площади, взыскать из имущества ущерб и ладно…
Но на третий день наблюдений Пьетро увидел Реналлу и едва не лишился разума от нахлынувшей жалости. Он думал, что видел всякое и сердце его очерствело. Раненных и мёртвых товарищей, горе мирных жителей, по чьим судьбам прокатилась война. Голодные и обездоленные. Растерянные и гонимые внешними силами, которым невозможно противостоять. Этого, к сожалению, в мире так много, но коль избрал поприще военного, да ещё и наёмника, нужно переступать через сострадание и сочувствие, иначе растратишься. Душевные силы не безграничны, они изнашиваются, как стираются подмётки на сапогах. Если ходишь по острым, ранящим камням — быстрее, если по гладким, вылизанным до блеска булыжникам мостовой — медленнее. А воспитанное самим собой равнодушие — это такие железные набойки, не позволяющие душе истончаться. Не хочешь потом латать дыры, поставь их, создай защиту.
Лейтенант думал, что набойки на его душе крепкие, как самая лучшая трагерская сталь, и не ведают износа.
Как же он ошибался!
Реналла шла по двору неуверенной походкой, слегка пошатываясь. Пальцы теребили юбку тёмно-зелёного цвета, измятую и покрытую каплями охряной грязи по подолу. Впрочем, это шагала лишь тень прежней Реналлы. Бледная, с тёмными кругами под глазами. Волосы заплетены в косу, словно у какой-нибудь крестьянки.
Сердце Пьетро зашлось от нахлынувшей жалости.
За что, за какие проступки нужно обрекать на такие страдания⁈
По какому праву? Разве облечена Кларина той властью, чтобы арестовывать благородную прану из древнего Дома и заживо хоронить её в сыром и тёмном подземелье?
Пьетро давно разобрался со своими чувствами и осознал, что любит Реналлу. Н, и какое ему дело, что она — та самая девушка, которая запала в сердце Ланса альт Грегора три года назад на осеннем приёме у аркайлского герцога? Что сделал менестрель, чтобы добиться её взаимности? Какие подвиги совершил, через какие преграды перешагнул? Ничего. Он даже пальцем не пошевелил, чтобы доказать свою любовь. Бежал из Аркайла, как последний трус, а потом, размазывая слёзы по щёкам и вино по бороде, рассказывал о прекрасных глазах, бездонных, как море, сверкающих, как изумруды, манящих, как густая тень в летний зной.
Всё, на что способен менестрель, сводится к страданию и нытью. Он сбежал от чувства потому, что испугался ответственности. Тот, кто любит, не только получает, но и отдаёт. зачастую больше, чем получает, а порой и больше, чем способен вынести. Но это благородно и красива — потерять всё, лишиться состояния, а то и самой жизни во благо любимого человека. Где сейчас Ланс альт Грегор? Конечно, слухи ходили разные. Вроде бы, его похитили браккарцы, чтобы предать лютой казни. Правду говорят или врут о садке с миногами, куда король Ак-Орр тер Шейл бросает неугодный, это не та смерть, о которой может мечтать пран из древнего Дома. Но что-то подсказывало Пьетро, что менестреля выкрали совсем для других целей. Сейчас завербуют, то ли заплатив побольше, то ли подёргав за струнки честолюбия в его музыкальной душе, и пришлют обратно настоящим браккарским шпионом. Это, конечно, если его похищали. Вполне может статься, что побег был совершенно добровольным и, больше того, заранее оговоренным. Просто всё обставили красиво, как умеют тайные службы северян — дорога над пропастью, перебитая стража, странные люди в полумасках… кстати, тоже мёртвые. И браккарская каракка, отходящая от скалистых берегов под всеми парусами.
Так что сейчас альт Грегор, в самом худшем для себя случае, скучает под домашним арестом в одной из комнат королевского дворца в Бракке, а в самом лучшем — пьёт, создаёт незабываемые мелодии и тискает браккарских пран. А в это время у него на родине гражданская война, друзья по Роте втянуты в противостояние, а обладательница пленивших его зелёных глаз угодила в подземелье, из которого рискует не выбраться живой. Но разве это может волновать величайшего менестреля всех времён и народов, привыкшего к восхищению толпы и всеобщей любви?
Реналла не дождётся от него помощи, как не дождётся снега бескрайняя степь Райхема. Поэтому Пьетро решил не дожидаться с моря погоды, а действовать. Уж он человек не слова, а дела. Пустопорожней болтовне он всегда предпочитал решительные поступки. Потому и направился прямиком к самопровзглашённой герцогине.
Добиться разрешения у лейтенанта гвардии, ведавшего безопасностью её светлости, не составило труда. Наёмников из Роты Стальных Котов уважали, несмотря ни на что. Герцогине доложили о приходе лейтенанта. Она не возражала против встречи. Гофмейстер — седой и печальный пран с козлиной бородкой — привёл Пьетро в покои правительницы, предложив подождать. Вот тут и началась тягомотина. С одной стороны уважение и почёт, уют и угощение, а с другой стороны — томительная неизвестность.
Известно, что два самых утомительных дела — ждать и догонять. Хотя с этим утверждением Пьетро бы поспорил. Погоня бывает иной раз весьма увлекательной. А вот ожидание… Сплошное мучение, томление духа и испытание