Впрочем, когда Никодим, мужик, что пытался покушаться на меня и бросил гранату, начал давать показания, у меня сразу же возник вопрос: как английский шпион узнает, что покушение было удачным, ну или неудачным? Обязательно должен был быть кто-то, кто наблюдает за происходящим в губернаторском доме, чтобы срочно отправиться с донесением к шпиону.
И в этом направлении Мирон и другие мои люди стали действовать моментально, буквально через несколько минут после того, как прогремел взрыв. Будто бы желая реабилитироваться, они рьяно взялись за дело. Уже скоро все дороги, ведущие из города, контролировались моими людьми, пусть это и были лишь заслоны из тройки бойцов, которые легко прорвать.
Но прошёл час, второй. А никто из города с подозрительной стремительностью выезжать не собирался. Может быть, среди тех людей, которых не пустили из Екатеринослава, и был пособник шпиона. Это предполагалось вычислить после. Просто не хватало сил и людей. А Марницкий ещё не прибыл в губернаторский дом, чтобы начать поднимать всю полицию и даже ландмилицию Екатеринослава.
Но все же у меня стали закрадываться мысли, что человек этот не был отправлен из города, потому что… не мог. Не мог, потому что был у меня под арестом.
— Я буду говорить только тогда, как вы дадите своё честное слово, что предоставите мне пистолет и пулю. Я убью себя, так как не хочу, чтобы моё имя было обесчещено при моей жизни, — выдвинул свои условия Мирский, пока я при бездействии Лопухина блефовал и тряс листами бумаги в руках, обвиняя своего бывшего соратника.
— Вы должны будете быть преданы суду! — всё-таки встрял в разговор полковник, эмоционально реагируя на порыв Мирского. — Я не могу пойти на подобное.
Я уже видел, что передо мной — психически глубоко больной человек. Он смотрел на меня с непередаваемой злобой и презрением. Нужно было его дожимать, продолжать блефовать, выбивать точечные показания, а не только намёк, что Святополк продался англичанам. Ох уж эти нравы XIX века! Лопухин не может даже дать обещание, которое выполнять не собирается.
— Я даю вам это слово! — жёстко сказал я, глядя при этом не на Мирского, а на полковника.
А я могу. Для пользы дела — даже очень. И пусть Лопухин хоть что-то мне попробует предъявить, когда я нарушу свое слово.
— Но вы не можете… — выкрикнул Лопухин.
— Могу…
— Ну хорошо, — растерянно сказал полковник, видимо, вспоминая, что у меня на него более чем достаточно доказательств, что и он является английским шпионом.
— Откуда у вас бумага, которую я подписывал? — спросил Мирский.
Всё сразу же стало на круги своя. Поэтому следующий мой вопрос был строго по делу:
— Это вы должны были сообщить английскому шпиону о том, что я погиб? — строго спросил я.
— Я требую, чтобы вы дали слово, что моя семья…
— Да ты не имеешь никакого права слова от меня требовать! Отвечай, несчастный! Ты должен был сообщить англичанину? — играя роль взбешённого дерзким покушением, кричал я.
— Да! Я должен был! Мой человек… — выкрикнул Мирский.
— Что ж, так вы это и выполните, — вдруг совершенно ровно произнёс я.
Через полчаса мы с Марницким уже обсуждали операцию по поимке английского шпиона. Оказалось, что он ждёт совсем рядом, и показания Потапа полностью сходятся с теми, что мы успели выспросить у Мирского.
В двадцати пяти верстах ждал Эдвард Джон Уэлскимби сообщение о моей смерти.
Глава 22
Я впервые увидел в Лопухине делового человека, который готов был работать. Странная метаморфоза произошла с полковником. Может быть, его нелепая жажда поквитаться со мной так сильно давила на него и не давала реализовывать свои лучшие качества? Теперь же он являл собой образец трудолюбивого чиновника, прямо-таки пылающего желанием работать.
— Я готов командовать всеми силами, которые будут брать под наблюдение местность, — чётко проговорил Лопухин.
— Господин полицмейстер, — обратился я тогда к Марницкому. — Действуйте совместно с полковником. Быстро, но не привлекая лишнего шума, поднимайте всех своих людей, а также тех, которые приписаны к полку ландмилиции.
— Будет сделано, ваше превосходительство! — выкрикнул Марницкий, который после вчерашней взбучки также словно преобразился и был готов к службе, как и четыре года назад.
Присутствовал за столом и ещё один человек. Раз уж Дубинцев решил себя проявить, то я посчитал нужным дать ему отдельное задание.
— Господин Дубинцев, именно вы отправитесь в местечко, где обосновался шпион. Ваша задача — сообщить в трактире, что я умер. После этого плачьте, пейте водку, в общем, покажите, что вы сильно огорчены этим обстоятельством, — выдал я задание и своему помощнику.
А выполнит он его — так будет моим основным помощником.
По здравом размышлении я решил, что посылать людей Мирского было очень опасно. Они могли бы не пойти на сделку, а шпион явно должен был знать всех людей Святополка. Поэтому единственной возможностью донести до англичанина вести о моей смерти я считал слухи. Английский шпион наверняка подумает, что Мирский решил сбежать. Но главное, чтобы до него дошла информация — Шабарин убит.
Зачем? Чтобы изловить его на выходе. Наверняка у него неслабая охрана. Положить своих людей в перестрелке я не хочу. И мало ли, может быть, эта перестрелка и не окажется для нас победной. Такие осмотрительные люди, коим наверняка является Эдвард Джон, всегда имеют пути отхода. И только на сборах в путь либо на самом отходе их и можно было бы его брать. А еще мирные люди! У меня еще с прошлой жизни осталось понятие, что военный человек — это одно, он сам подписался воевать. Ну а гражданские — иное, их нужно всячески оберегать. Мало ли, шпион с перепугу еще решит заложников взять.
— За дело, господа! И помните, что мы действуем во благо нашего Отечества! — несколькими пафосными словами заканчивал я наше совещание.
* * *Английский шпион в России, Эдвард Джон Уэлскимби, смотрел на то, как два тела извиваются в предсмертных судорогах. Он ловил себя на мысли о том, что начинает возбуждаться. Женщина, которая хотела его отравить, сейчас была даже более желанной, чем полчаса назад, когда она была так послушна. Но он никогда бы не снизошёл бы до такой пошлости, чтобы воспользоваться женским телом, когда из него выходит жизнь.
— Вот же курва! — восхитился англичанин. — Мне же предлагала выпить этого шампанского! Меня отравить? Пусть же! Но зачем надо было убивать себя?
— Сэр! — в комнату вбежал один из охранников шпиона. — Прискакал дозорный, говорит, в местечко въехали подозрительные люди верхами!
Пособник англичанина замер, как и Эдвард Джон — он наблюдал, как умирает его любовница.
— Янош?.. — с горечью в голосе спросил охранник.
Они были дружны с умирающим.
— Збигнев, не отвлекайся. Твоему другу уже ничем не помочь. Судя по всему, у нас не всё так радужно, как мы думали. Наверное, это охрана Шабарина решила отомстить за своего хозяина, — подумав, сделал предположение англичанин.
— Сколько конных людей вошли в город? — спросил Эдвард Джон.
— Четверо. Оружия при них замечено не было. Ещё в город въехали две телеги с мужиками…
— Что? Четверо? Так что вы панику разводите? Если бы действовала охрана Шабарина, здесь уже было бы два десятка вооружённых до зубов головорезов. Да и вряд ли они смогут эффективно действовать без своего предводителя, — говорил англичанин, отворачиваясь от замерших в смертном покое тел.
Он явно пытался убедить самого себя, что всё идёт по плану.
— Семью того мужика, который гранату метнул в Шабарина, следует ли убить? — последовал вопрос от Збигнева.
Не такой уж простой предполагался ответ. Нет, дело не в моральных принципах или в том, что вдруг англичанин решил поиграть в благородство. У него была надежда, что Никодим, который покушался на Шабарина, будет молчать, пока будет уверен, что его семья в заложниках и не убита.