Папа притягивал людей. Человек он был общительный, но не болтливый, очень сдержанный. Обладал железными нервами – сами понимаете, выдержать то, что он пережил, не каждому под силу. Каждый год 8 февраля – дата побега из фашистского плена – в нашей семье отмечался второй день рождения отца. И всегда приходили гости, родственники – в основном по маминой линии. И соседи. Конечно, всегда устраивалось застолье с пирогами. В нашу квартиру на улице Сеченова всегда приходило много знаменитых личностей. Люди чувствовали его сильный характер, великодушие, доброту, открытость. Потрясающего деда помнят и все его внуки, папа их всех застал при жизни, даже первую правнучку увидел. Все шесть внуков души не чаяли в дедушке. Во время домашнего застолья он мог просто увлечь ребят, пойти с ними на прогулку просто потому, что ему это самому доставляло радость. Внуков он считал главным счастьем, а семью – самым ценным, что у него есть.
Его любовь проявлялась через поступки. Вплоть до бытовых вопросов: в детстве мы еще спим на даче, а он нам свежие ягоды несет, взрослые заняты, а он детей увлек шахматами. Причем делал все не как должное, а с радостью, ощущением вкуса к жизни. Мы тогда еще не понимали такого счастья, воспринимали как норму, осознали всю ценность, когда папы не стало.
…И еще: он великолепно шил, мог все починить. Как и где он всему научился? Мы и сами всегда этому поражались. У отца были золотые руки, он все умел делать: клал печи, делал ремонт, великолепно шил (из-под его рук вышло мамино пальто, бабушкины ичиги, многие вещи братьев), умел починить абсолютно все, что ломалось. Отлично готовил, увлекался кулинарией. Любил сажать деревья: у нас во дворе все березы посажены папой, он привозил каштаны и лиственницы. И это помимо дачи, где практически все делалось его руками. Даже когда уже стал болеть, с трудом передвигался, все равно старался оставаться активным: читал много книг, практических, в том числе о садоводстве. Уважал людей, которые умеют руками что-то создавать.
Удивительно, откуда у него было столько умений! Он ведь из нищей семьи, тринадцатый ребенок, мама его поднимала детей без мужа.
Первый раз папа попробовал торт курсантом авиационного училища, когда купил его на свою первую стипендию и съел целиком. Видимо, всем навыкам жизнь его учила, а он все впитывал. Еще мы всегда восхищались, как папа, выросший в деревне, умел лаконично и с достоинством выражать свои мысли, выступать перед большим количеством людей, произносить речь так, что каждое слово проникало в сердце.
У всех нас навсегда останется его жизненный пример. Отец учил нас относиться к людям с добротой и вниманием. И мы стараемся следовать его примеру, храня светлую память обо всех поступках, которые он совершал ежедневно.
Перед смертью папа не мог оставаться в четырех стенах, рвался к людям, а сил-то уже не было. Только огромная воля еще двигала им. Но до самого конца он не утратил любознательности, щедрого интереса к жизни.
В нашей семье, как уже говорилось, не было принято произносить высокопарных слов, но я всегда, каждую минуту чувствовала любовь родителей, она давала ощущение опоры, незыблемости.
Перед смертью папа долго-долго смотрел на меня, потом громко сказал: „Я люблю тебя“. Потом поняла, что это было прощание. Есть песня на слова Рабиндраната Тагора, которая ассоциируется у меня с именем папы. Там есть такая строчка: „Свет, побеждающий вечный закон, это любовь моя!“
Это я знаю и буду помнить всегда».
Приложение 4
«НЕБО МОЯ ОБИТЕЛЬ…»
Кое-что о судьбах пилотов военного неба
«Небо моя обитель…» Я всегда с глубочайшим уважением относился к фронтовым летчикам. Как и все юнцы своего времени, любил самолеты, небо, полеты… Несколько долей диоптрии, которых не хватило до единицы идеального зрения, преградили путь в летное училище непреодолимым барьером. Зато потом, став специальным корреспондентом «Красной звезды», отвел душу.
Здоровье и статус военного корреспондента позволяли летать на всех типах военных самолетов, кроме сверхзвуковых истребителей-перехватчиков. Были полеты и на бомбометание, и на дальнюю воздушную разведку, и на выброс десанта. Летал военными бортами над Памиром и Арктикой, над Алтаем и тундрой, над водой и льдами…
Перебирая старые блокноты, нашел записи бесед с асами минувшей войны – семью нашими, двумя японскими и одним немецким. Впрочем, одного из них к асам никак не отнесешь. Просто не успел он стать асом.
В нашем подъезде жил бывший летчик-истребитель, потерявший зрение после третьего боевого вылета, звали его Валентин Гаврилович. К стыду своему, фамилию не записал, звал его только по имени-отчеству, и в телефонной книжке помечен он был как Вал. Гавр. Он был членом московской коллегии адвокатов и членом Всероссийского общества слепых, и, разумеется, инвалидом Великой Отечественной войны. У него были хороший магнитофон и много записей Владимира Высоцкого. На этой почве мы с ним и подружились.
Любимой песней Валентина Гавриловича, конечно же, была «Я – „Як“, истребитель, мотор мой звенит, небо – моя обитель, но тот, который во мне сидит, считает, что он – истребитель». Он тоже летал на «яках».
При случае я заглядывал к нему в гости, мы обменивались записями, иногда беседовали о войне. Тему эту он не любил, считал, что почти и не воевал, чувствовал себя военным неудачником.
– Всего три боевых вылета, и – финиш. Уж лучше бы я в плен попал, – сетовал он с горьким юмором. – Все больше врагу вреда принес, чем всю войну инвалидом провести, государственный корм впустую переводить.
Воевал он на Калининском фронте. В истребительный полк пришел мальчишкой сержантом после ускоренного обучения летному делу. Как и большинство его сверстников-коллег обладал минимальным налетом и еще меньшим пилотажным умением: взлет-коробочка по периметру аэродрома – посадка. В боевые вылеты уходил, естественно,