Немногочисленные высшие женские курсы тоже не дотягивали до уровня «мужских» университетов, поэтому обеспеченные дамы уезжали за высшим образованием в Европу. Другие же, победнее, за неимением средств, оставались подрабатывать гувернантством, уроками по 25 копеек в час, перепиской лекций для студентов. Чтобы показать масштаб, сколько девушек искали достойную работу и её не находили, достаточно вспомнить случай в Москве, когда в 1870 году для 6 новых городских школ понадобилось 12 учительниц. Даже педагогические курсы для этого открыли, которые посещали 260 барышень. Из них более 200 претендовали на те самые 12 мест. Как писал этнограф Шашков, «труд, затраченный женщиной на своё образование, если она смогла получить его, оставался для неё непроизводительным»[398]. Отсюда и причина, почему даже, казалось бы, образованные девочки решались на проституцию в надежде, что позорящий честь заработок временный и сможет поправить их бедственное положение. Он же отмечал, что на фоне них простым ремесленницам жилось ещё сложнее: петербургская швея зарабатывала не более 5 руб. в месяц, вязальщица чулок – 1 руб. 50 коп. в месяц, шитьё перчаток – 3 руб., сшивание мехов – 2 руб. 50 коп.[399]Соблазн быстрых и лёгких денег в условиях отсутствия разнообразия женских, хорошо оплачиваемых профессий был велик. Проституция росла, и спрос на неё рос.
Умное дитя.
– Когда я гувернанткой недоволен, папа доволен: можно взять новенькую.
Рис. И. Малютин. Журнал «Будильник». 1911 год, № 16
Путь проститутки редко был счастливым. Многочисленные беспорядочные связи, алкоголь, побои, насилие, унижение, психологические травмы, венерические болезни изнашивали тело и психику девушек. Они быстро сгорали: начинали проституировать в среднем в 17 лет, достигали расцвета в 20, а в 23–25 уже происходил упадок, к 30 годам они выглядели как старухи, более не нужные ни сутенёрам, ни в домах терпимости, а к 35 – скитались по ночлежкам и трущобам[400]. Это был карьерный спуск на дно: пока жрица любви была молода и привлекательна, она была востребована в самых лучших публичных домах, но как только доход от неё начинал падать, женщину перепродавали с её долгами в заведение средней руки, где та работала до следующей своей перепродажи, и так далее. В итоге хозяйкам даже самых дешёвых притонов становилось накладно её кормить, и женщина оказывалась на улице. Судьба одиночек, продававших себя через сутенёров, имела столь же печальный конец:
«Состарившиеся проститутки с каждым днём всё более и более подвергаются материальным лишениям, так что без преувеличения можно сказать, что редкий день удаётся им поесть досыта. Некоторые из этих женщин для прокормления себя становятся торговками разным ничтожным товаром; в Петербурге, например, любимый товар таких торговок – гнилые плоды, доступные им по своей ничтожной цене, почему их и называют в их среде „гнилушницами“. Но и такого незавидного положения достигает только весьма незначительная часть старух-проституток, так как для предварительного обзаведения их жалкой торговли всё-таки необходимо иметь какую-нибудь сумму денег. Вообще же состарившиеся проститутки, не имея никакой поддержки от общества, доживают свой век в самой ужасной нищете. Одежда их возбуждает полнейшее отвращение; она состоит из грязнейших лохмотьев, стоптанных, почти развалившихся сапог или башмаков, надетых на босую ногу, и тому подобное»[401].
Это один из самых ужасных сценариев помимо сумасшествия и самоубийства. Последнее в России встречалось достаточно редко в силу религиозности населения. Большинство проституток были верующими и на такой большой грех пойти не могли. Однако и своего спасения в монастыре или церкви чаще всего они не искали. Женщины, торговавшие своим телом, считали себя грязными и недостойными такого приюта. Они верили в Бога на бытовом уровне и храмов регулярно не посещали. Прихожане смотрели на них косо и не без доли брезгливости, а то и вовсе могли выгнать, если знали наверняка их промысел. Подчеркнём, что самосуд исходил именно со стороны народа, а не от священнослужителей, которые не могли в силу веры отказать нуждающимся в помощи. Ситуация, когда государство вроде бы признало проституцию терпимой, в то время как религия осуждала её, была для простых людей запутанной.
В противовес возьмём судьбу камелии, жившей в достатке и даже в излишествах. Может сложиться впечатление, что уж она-то должна была скопить капитал, чтобы безбедно доживать свою старость. Исследователи проблемы проституции и здесь, к сожалению, давали мало шансов на хорошую жизнь даже той, которая когда-то была окружена толпой богатых ухажёров. Редко кому из них удавалось вовремя остановиться на одном мужчине, выйти замуж и сохранить свои средства. Наиболее же распространённый сценарий был следующим: разгульная молодость проходила, ряды воздыхателей, чьим вниманием и деньгами камелии так охотно пользовались, редели. Высший класс поклонников сменялся средним, зато привычка жить в роскоши оставалась прежней. В итоге девушкам приходилось продавать свои драгоценности и экипажи, чтобы поддерживать видимость благополучия, так они потихоньку и разорялись. Медик Михаил Кузнецов описал крайнюю степень обнищания камелии:
«Брошенная, отвергнутая прежняя красавица впадает в ту бездну нищеты, где радушно принимает её наш голодный пролетариат. <…> В Петербурге один богатый мужчина, проходя по тротуару, был сшибен с ног выпихнутой из кабака женщиной в страшно пьяном виде, оборванною, избитою, искажённою. Когда этот господин, оправляясь, осыпал ругательствами пьяную бабу и её собратов, вытолкнувших её из кабака, женщина, всмотревшись в него, заплакала, а потом захохотала диким хохотом. „Дай мне на водку“, – сказала она мужчине, назвав его фамилию. Барин был озадачен, каким образом его фамилия была известна в обществе бродяг. „Дай на водку Матильде“, – повторила женщина. Барин поспешно вынул бумажник, бросил из него женщине 25 руб. и торопливо удалился. В лице этой бродяги он узнал камелию, поражавшую когда-то всех своей красотой и роскошью и у которой этот самый господин не мог прежде заслужить внимания, то есть не мог получить доступа в её спальню. Редко камелии приходится устроить себя и в мире семейной жизни заканчивать свои дни. Бывают редкие случаи, что камелия приискивает себе партию, в лице какого-нибудь мастерового, бедного художника или чаще мелкого чиновника, и выходит замуж.
<…> Есть, конечно, счастливицы, которые в блеске живут и в блеске умирают, которых окружающая при жизни толпа поклонников не покидает до самой могилы и эту вечную яму украшает цветами: