Иногда мне кажется, что без инквизиторши Ли знала бы английский лучше. Она начинает дрожать, когда мы просто входим в кабинет английского, а ведь наша англичанка — совсем не зверь.
Даже хорошо поставленный британский акцент пугает мою подругу. Наверное, поэтому мы с ней слушаем в основном корейские группы.
Попрощавшись с Ли, иду домой одна.
Огибаю все опасные места, захожу в подъезд, прислушиваюсь. На свой шестой этаж я всегда поднимаюсь по лестнице. Лифтом не пользуюсь. Он всегда так скрипит, как будто вот-вот развалится. А иногда задумывается: везти, не везти? И зависает, совсем как я перед падением в чёрную дыру, и кажется, что вот-вот я вместе со всеми своими тяжёлыми мыслями рухну в шахту.
Самая тяжёлая мысль на сегодня такая: где достать денег, чтоб возобновить музыкальную подписку? Подписка кончилась ещё вчера, деньги кончились раньше. Родители не понимают, зачем платить за музыку, если её в интернете навалом бесплатной. Это всё равно что сказать: зачем люди выращивают в саду тюльпаны и розы, когда на газонах полно бесплатных одуванчиков? А можно вообще сидеть на корточках и рингтоны слушать. А что, это музыка, она бесплатная. Рассуждая так, дохожу до четвёртого этажа.
Лучше бы подписка, которой нет, была моей главной проблемой — сегодня и на всю жизнь. Но не с моим везением.
Я слышу звуки, которые ни с чем не спутаешь.
Я знаю — мне некуда бежать.
Из подъезда как будто в одно мгновение выкачали весь кислород. Дышать тяжело, я хватаю воздух ртом. Мои мышцы напряжены, сердце бешено стучит, темнеет в глазах. До меня доносится вскрик бабки с седьмого этажа. И я — проваливаюсь.
Я стою на поляне в лесу. В руке у меня корзинка. На ногах резиновые сапоги, потому что по пути нам встретится болото. На голове красный платок, чтоб клещи не прыгнули с дерева и не вцепились. Куртку я с утра взяла спортивную, вылинявшую, а джинсы надела красивые, со стразами. Мама говорит, я из них скоро вырасту, надо донашивать. Хотя прошлым летом они были мне ещё велики. Мне девять лет, и я быстро расту.
В этом году родителям удалось взять отпуск только в августе. Каждое лето мы проводим здесь, в деревне. Местные называют нас «дачники». Местных немного: три старухи и муж с женой, которые купили дом и завели хозяйство с козами, курами и кроликами.
Мы с отцом, оставив маму на хозяйстве, с самого утра пошли в лес за грибами.
Я ещё не успела рассмотреть, как изменилась деревня за год: мы приехали вчера вечером. Сначала долго разгружали вещи, а потом все повалились спать. В машине укачало, да ещё и деревенского воздуха надышались. В деревне у воздуха есть не только запах, но и вкус. Как будто это оригинал, а не поддельный городской пластиковый воздух. Вода здесь тоже настоящая, и вся еда. Даже привезённая из города. А вот грибы и ягоды, которые мы летом собираем в лесу и заготавливаем впрок, в городе теряют вкус. Как будто их кто-то подменил.
У лесного воздуха тоже свой вкус — не такой, как в пригородных лесопарках.
Наш лес сосновый, густой, старый. Есть совсем седые поляны, покрытые голубовато-белыми не то мхами, не то лишайниками. Не помню, чем они отличаются друг от друга. Есть поляны, как будто застеленные дорогим зелёным ковром — это уже совсем другой мох. Если наклониться низко-низко, видно, что мох состоит как будто из малюсеньких сосен. Это тоже густой лес, только для муравьёв и крошечных человечков.
Когда мы идём за грибами и ягодами, я представляю, что мы — не совсем мы. Может быть, первобытные люди, которые отправились открывать для своего племени новые угодья. Или хоббиты, только не из фильма, а из книжки. Или что лес — это мох, а мы — очень маленькие существа.
А сегодня я вспоминаю, как шла здесь год назад. И воображаю, что я-сегодняшняя и я-прошлогодняя встретились. И я-повзрослевшая поучаю себя-младшую. Рассказываю, что знаю и умею.
Нам уже пора домой, но урожай сегодня так себе.
— Пока не наберу полную корзину, обратно не пойдём, — не оборачиваясь, говорит отец. — Ты хоть один приличный гриб найди и положи сверху. А то нахватала какой-то мелочёвки, перед людьми неудобно.
Мы выходим на поляну и видим много-много грибов с желтоватыми шляпками. Поганки никто не берёт, они стоят вдоль тропинки, дразнят неопытных грибников. Но мы не ведемся на их вполне приличный вид и переходим в мир папоротников. Отец перешагивает через поваленное дерево. Я знаю, что оно лежит тут давно и всё прогнило, поэтому нарочно на него наступаю. Древесина стала такой рыхлой, что моей ноге без труда удаётся переломить пополам толстый ствол. Вот я какая сильная!
Слышен хруст, совсем тихий. Отец даже не оборачивается.
По бокам от тропинки стоят две сосны. Толстая ветка одной из них, расположенная метрах в двух от земли, тянется к другой, образовывая арку. Я называю это «медвежий турник». Когда первый раз в году под ним проходишь — надо загадать желание. Я замедляю ход, нарочно иду медленно, а загадываю быстро: «Всем-счастья-здоровья-чтобы-всё-всегда-было-хорошо-у-нас-и-вообще-у-всех-на-свете».
Вот такое желание.
А потом я наклоняюсь за огромным грибом, распрямляюсь — и с этого мгновения вижу себя как будто со стороны. Знаю, что случится очень скоро, хочу, чтобы на этот раз пронесло, но зачем-то снова запрыгиваю на поросший мхом пень. Я не должна была двигаться, но испугалась и… Потому что глупая, сама виновата.
…Обычно я возвращаюсь из чёрной дыры так же внезапно, как и проваливаюсь. Тело ещё помнит то, что случилось в лесу. Но я не чувствую боли. И не плачу. Постепенно мир вокруг меня наполняется воздухом. Я снова на лестнице, между четвёртым и пятым этажами, и никого рядом.
Иду домой, ноги немного дрожат. Оставляю в прихожей куртку и кроссовки, мою руки. Потом закрываюсь в комнате и включаю хоть какую-то музыку. Лежу на диване в одежде.
Почему, оказавшись в чёрной дыре, я каждый раз иду на ту поляну? Ведь знаю, чем дело кончится. Я снова прокручиваю в голове эту ситуацию и привычно говорю себе: в следующий раз точно поступлю правильно. Ничего не буду трогать. Или хотя бы на пень не полезу. Что, если я просто вернусь в наш деревенский дом и весь родительский отпуск просижу внутри? Может, вся моя жизнь тогда изменится?
Я думаю об этом всякий раз, вернувшись оттуда. Вот только в чёрной дыре другие правила. Здесь и сейчас я могу идти куда захочу. А там каждый мой шаг запрограммирован. Или нет? Может, в следующий раз у меня получится сойти с тропинки? А может, следующего раза не будет, а? Спасибо, я усвоила урок.
Один трек сменяет другой, хорошая подборка нашлась, хоть и бесплатная. Кажется, я даже подпеваю тихонько.
И тут в комнату врывается отец.
— Ты ненормальная? — кричит он. — Опозорить нас хочешь?
Я вытаскиваю один наушник, резко сажусь, спускаю ноги на пол. Лежать на диване в верхней одежде у нас в доме запрещается. А вот орать можно. Особенно если ты отец.
— Вынь бананы из ушей, когда с тобой старшие разговаривают! — бушует он.
«Может, ещё по стойке смирно встать?» — думаю я, вытаскивая второй наушник. На самом деле я в жизни отцу так не отвечу — я его боюсь. Да, боюсь, потому что трусиха.
Из кухни прибегает мама, сканирует взглядом местность. Убедившись, что вся семья в сборе, отец начинает обличительную речь.
Я не ребёнок, а изверг рода человеческого. Напугала старую женщину, нашу соседку с седьмого этажа. Ей сын подарил щенка лабрадора, только сегодня привёз. Она пошла с ним гулять…
— И знаешь, что сделала твоя дочь? — отец обращается к маме. — Показалась старухе и спряталась! Подшутить решила! Отца перед соседями опозорить!
Ах, вот оно что.
Запирая свою дверь, старуха выпустила поводок, и зверь вырвался на свободу. Помчался по ступенькам вниз, а тут я иду. Родители не знают про чёрную дыру — думают, что я просто очень быстро убегаю, едва завидев любую собаку. А сегодня, значит, отец решил, что я нарочно спряталась. Старуха глядит: была девочка — и нет девочки. Подумала, что я упала в лестничный пролёт. Искала, звала — а я, значит, затаилась и молчала. Специально, чтоб её напугать. Теперь у бабки давление за двести или типа того, её сын звонил и был просто в ярости.