— Милорды, в Клэршеме убийств отродясь не бывало. Место у нас почтенное, богобоязненное. Тут все как день ясно, так что не нужно ничего лишнего — довольно будет и слова дворянина. Я могу вернуться и сам вздернуть Линдли.
Первым опомнился де Гленвиль:
— Правосудие его величества — вот что тут нужно, а не ваше самовольное решение.
Но Эдгар и здесь не смолчал:
— Линдли вне закона, милорды, так что я запросто его повесить могу. Мне только ваше разрешение на это нужно, как того требует указ его величества. — Он ухмыльнулся: — Не очень-то мне хочется штраф платить, коли я сделаю это без вашего на то согласия. Ну так я сейчас…
— Молчите, сэр! — Теперь охватившую де Гленвиля ярость было уже не скрыть.
Стэнтону невольно подумалось, что сэр Эдгар может оказаться не только пьяницей, но и сумасшедшим.
— То, о чем вы сейчас говорите, — сказал де Гленвиль, — это тайное убийство. У вас нет свидетелей свершившегося, а единственный обвинитель приходится убитому родственником — дочерью. Подобное преступление требует тщательного рассмотрения в суде его величества, чем мы и занимались на прошлой неделе, когда судили трех обвиняемых в убийстве, когда готовили их к ордалии и когда их уличила Божья вода. — Он наклонился над столом: — И когда мы — мы, судьи! — приговорили их к казни. Мы, а не вы.
Эдгар распахнул было свой большой рот.
— Молчите, я сказал!
Рот снова захлопнулся.
— Нужно очень много времени, чтобы должным образом принять подобное решение, — чеканил де Гленвиль, — но вместо того, чтобы приехать сюда и изложить свое дело, вы сидели у себя в имении, отправив обвиняемого под замок. Вы бездействовали.
На лице Эдгара наконец-то проступило что-то отдаленно похожее на смущение.
— Прошу простить меня, милорды. Я много дней с кровати встать не мог из-за жестокой лихорадки. Но теперь я вернусь, соберу присяжных и…
— Нет, сэр Реджинальд, — прервал его де Гленвиль, — не получится. Завтра суд отправится в следующий город. Вы опоздали.
— Выходит, Линдли можно-таки вздернуть? — в этом вопросе безошибочно читалась воспрянувшая надежда.
— Нет, нельзя. — Де Гленвиль резко покачал головой. — Это дело не кажется мне столь очевидным. Вы сами только что сказали, что этот Линдли явился в вашу деревню как простой нищий, а отнюдь не разыскиваемый преступник вне закона. Тут необходима длань правосудия его величества.
Два других судьи важно кивнули.
— Этот человек, Элред Барлинг, — самый опытный из клерков нашего суда, — продолжал де Гленвиль, указывая на клерка, — он вполне может принять решение от нашего имени. Барлинг, вы отправитесь в Клэршем вместе с сэром Реджинальдом и проследите, чтобы правосудие свершилось.
Появившееся было на лице Барлинга изумление почти сразу сменилось напряженной улыбкой, больше похожей на гримасу:
— Конечно, милорд де Гленвиль. Сочту за величайшую честь.
Стэнтон едва удержался от радостного вопля. Он ускользнул из лап клерка со всеми своими опозданиями и разукрашенным лицом. Теперь Барлинг пропадет на много-много дней. Даже ноющие голова и ребра будто бы слегка притихли. Может, вечерком удастся даже наведаться в кабак, а чуть позже и к шлюхе — и непременно знакомой, которая точно не приведет за собой пару грабителей.
Но де Гленвиль еще не закончил:
— Сэр Реджинальд, вы обеспечите Барлингу должный прием и как гостеприимный хозяин не откажете ему ни в чем необходимом.
— Милорд. — Эдгар послушно кивнул, но выглядел он так, будто его настоятельно попросили вычистить выгребную яму.
— Барлинг, — вновь заговорил де Гленвиль, — ваша осведомленность в делах законных заслуживает подлинного уважения. Не думаю, что у вас возникнет необходимость посоветоваться со мной или с моими коллегами. Однако на тот случай, если это все же случится, возьмите с собой посыльного.
Посыльного! О нет. Услышав это, Стэнтон едва не бросился к дверям.
Барлинг смотрел прямо на него.
Стэнтон завертел головой в тщетной надежде, что кто-то из посыльных уже вернулся. Нет. Никого, кроме него.
Итак, Барлинг отправится в Клэршем, чтобы по приказу суда его величества расследовать убийство Джеффри Смита.
И Стэнтон, пропади оно все пропадом, поедет туда же.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Господь поручил королю в равной степени заботиться обо всех своих подданных.
Элред Барлинг раз за разом повторял про себя эти слова во время изнурительно жаркой дороги в деревню Клэршем. А точнее, он вспоминал их каждый раз, как сэр Реджинальд Эдгар вновь начинал его раздражать. А случалось это по нескольку раз в час. Если бы не этот человек и его так некстати случившееся появление перед судьями, если бы не пьяное неуважение Эдгара к закону, Барлинг не трясся бы сейчас на потной лошади с ноющими от беспрерывного сидения в седле мышцами. Нет, он сидел бы в тиши и прохладе залы суда с его привычным отлаженным ритмом — документ, дело, документ, — столь же успокаивающим и надежным, как стук сердца матери для младенца.
К вящему неудовольствию Барлинга, грузный Эдгар, держащийся на своей столь же коренастой лошади вплотную к клерку с замыкающим процессию посыльным за спиной, оказался одним из тех, кто искренне радовался возможности не только рассказать историю, но и потом бесчисленное количество раз ее пересказывать. Он раз за разом возвращался к страшному убийству Джеффри Смита и принимался перебирать все, что было с ним связано. Это, мол, единственный подобный случай за все время, что он владеет этими землями. А земли у него много, но, несмотря на это, он, Эдгар, неустанно поддерживает в своих владениях строгий порядок, и даже укравший репу вор не уйдет от возмездия. Возмездие же, по его мнению, должно быть скорым. Болтливости лорда несомненно способствовала здоровенная кожаная бутыль, к которой он то и дело прикладывался.
— Быстрым, решительным и строгим, Барлинг, — возглашал он, — вот каким должно быть правосудие. Взять хоть Линдли — таких на раз кончать надо. Никакого милосердия ему, ни капельки. Такие его попросту не заслуживают.
А потом начинал все по новой.
К счастью, однако, Эдгар, как и большинство любителей пустой болтовни, совсем не интересовался тем, слушают ли его и вообще слышат ли. Ответа он определенно не ждал.
— Да уж. — Барлинг замахал рукой, отгоняя мушек, пляшущих у его потного лица и настырно норовящих облепить рот и нос. Впустую. Мошкара вернулась в то же мгновение, как он опустил ладонь. Тело же его под аккуратно застегнутым облачением взмокло еще сильнее, чем лицо. Но Барлинг ни за что не согласился бы расстегнуть хоть одну застежку, чтобы пустить под ткань порыв свежего ветерка. Он являлся представителем правосудия его величества,