Но после того случая отец продал наш дом. «Наварился немного. Нет худа без добра», — хвастался он по телефону.
Мои красивые джинсы со стразами были испорчены. Так я и не успела из них окончательно вырасти. Не знаю, что с ними случилось. Наверное, продали вместе с домом.
Не помню, долго мы ждали скорую или нет. И как ехали — тоже не помню. Помню, что умоляла не делать мне уколы в попу. «Только в руку! Только в руку!»
Так всю дорогу и орала, наверное.
Не знаю, мои ли крики помогли или так положено, но все уколы мне делали в плечо. Было больно, но как бы и всё равно.
В детстве, когда я падала и ушибалась, мама брала меня на руки и говорила: «Всё пройдёт, всё будет хорошо, поболит и перестанет». Но не в тот раз. В тот день родители оставили меня в больнице и уехали. Меня никто не пожалел, хотя мне было гораздо больнее и обиднее, чем в детстве, когда я падала и ударялась.
«Ничего не пройдёт, — сказала я самой себе, — и не будет хорошо».
Я оказалась права.
В маленькой районной больнице, в которую меня привезли, была только одна палата для детей с травмами. Мы там и лежали впятером. У окна старожил, мелкий мальчишка со сломанной ногой, рядом с ним постоянно сидели родители. Ещё девочка с сотрясением мозга — она была звездой школы, её вечно навещали одноклассники, один раз даже принесли арбуз, но сами весь и съели. Был кто-то ещё, тихий и незаметный, вроде меня — помню, что место у стены было занято, но даже не скажу, девочка это была или мальчик, сколько ей или ему было лет. Меня, наверное, тоже никто не запомнил. А через день после того, как привезли меня, возле двери поставили запасную койку для старшеклассницы, которая сорвалась с третьего этажа и сломала позвоночник. К ней приходил только полицейский.
Из детской палаты меня быстро перевели в гнойную хирургию, потому что рана воспалилась, несмотря на уколы в плечо и ежедневные перевязки. Там я угодила в палату к трём старушкам. Они были весёлые, хотя ничего весёлого в их историях не было: одну укусила змея прямо на грядке, другая вместе с мужем попала в аварию на шоссе, а что было с третьей? Тоже какое-то происшествие. К той, что с аварией, несколько раз приходил полицейский — новый или тот же самый, я не запомнила.
Мама навещала меня почти каждый день. Иногда её на машине подвозил отец, но чаще она ехала одна, на перекладных. Отец был недоволен и сообщал мне об этом, когда приезжал вместе с ней.
У всех дети как дети, а эта — не ребёнок, а наказание. Испортила всей семье отпуск. Не полезла бы на тот пень, всё было бы нормально. Мы бы уже и забыли об этом, гуляли, купались, дышали свежим воздухом. А теперь весь отдых псу под хвост. Мать нянчится со взрослой девицей, с которой ничего страшного не произошло. А отец в свой законный отпуск, ради которого он весь год ишачил, сидит один в неубранном доме и разогревает на обед вчерашний ужин.
Мама оставляла мне в тумбочке фрукты и шоколадки, но я не помню их вкуса. Запомнился лишь омлет, который иногда давали на второй завтрак. Изумительно вкусный, никогда ни до, ни после я не пробовала такой.
Омлет на второй завтрак — лучшее больничное воспоминание. И ещё рекорд в шарики. Помню, что я дошла до того уровня, на котором уже никаких спецэффектов нет, просто лови, кидай, сбивай быстро-быстро.
Я лежала в кровати, хотя мне можно было ходить, и смотрела в окно. Кажется, оно было зарешечённое, потому что на первом этаже. И вроде там, за стеклом и решёткой, было лето.
Меня выписали, когда у родителей уже закончился отпуск и в школах начались уроки. Я вернулась в класс в октябре и никому не рассказывала о том случае. Потому что я сама виновата, не надо было лезть на пень.
Место рядом с Ли было свободно. И я села рядом.
В первом классе у нас сложилась компания из восьми человек, мы называли себя «Команда супердевочек». Но пока меня не было, Ли рассорилась с остальными. «Я теперь буду дружить только с тобой!» — сказала она. Мне было всё равно. После того случая в лесу я не хотела ни с кем разговаривать, а Ли не задавала тупых и бестактных вопросов.
Так что всё сложилось удачно. Если не считать того, что родители остались без отпуска, а джинсы со стразами пропали навсегда.
Когда меня забирали из больницы, врачи посоветовали «поводить ребёнка к психологу». Но отец сказал, что у нас в семье психов нет и психолог ребёнку не нужен.
Психологам я не доверяю. Из них самая безобидная — тётя Эльвира со своими открытками, потому что все знают, что она психолог-любитель без образования. И она знает, что все знают, и не отсвечивает.
Опасаться надо тех психологов, у которых есть над тобой власть.
У нас в школе психологом работает мама Альбины из девятого «А». От своей мамы Альбина всё про всех знает. Одноклассницы подчиняются ей: если не сделать, как она приказывает, Альбина расскажет твою тайну.
Только совсем наивные дети, верящие в розовых пони на радуге, доверяют секреты маме Альбины. Но поначалу-то никто не знал! И сейчас ещё иногда попадаются, когда совсем припирает. Бегут в кабинет психолога, вываливают там весь на себя компромат, а потом поздно. Потом уже Альбина будет над ними властвовать.
Вообще-то мама Альбины, которая психолог, клянётся, что у неё профессиональная этика и дочке она ничего не говорит. А Альбина такая: «Можешь рискнуть. Сделай, как я хочу, или проверь, знаю ли я твой секрет».
Мы с Ли в кабинете психолога держим рот на замке, а эмоции — под контролем. Всё сказанное может быть использовано против тебя.
Естественно, мама Альбины не в курсе про тот случай в лесу. И по-настоящему о нём вообще никто не знает, кроме меня и моих родителей. И ещё того человека. Даже Ли думает, что это как с её переломом, что самое плохое — это боль. Но боль проходит. А что-то остаётся внутри. Как будто мне забыли сделать ещё один очень важный укол. От страха. Или от чёрной дыры.
Наверное, такие уколы делают в попу. А я отказалась. Сама виновата.