Еду курьеры привозят. Тех, которые опаздывают, скармливают Генриху. А мне всякие тупые взрослые до сих пор первым делом говорят: «Девочка, тебя собака укусила, потому что ты её дразнила? А что ты с ней делала? Не может собака укусить просто так, ты что-то скрываешь!»
— А помнишь, когда Альбину разоблачили? — продолжает Ли. — Над кем стали издеваться: над теми, кого она обманывала! А Альбину ещё и наградили: теперь она учится в крутой гимназии.
— Да, а ещё…
Весь вечер, с перерывом на ужин, мы составляем список несправедливостей, когда обидчику ничего не было, а обиженный получил по полной.
И в тот день я никого не простила. Скорее, наоборот.
ГЛАВА 14. ЛИ ИЩЕТ СРЕДСТВО
Ли больше не думает о том, как заговорить с Рыжим — свободным, но недоступным. Зачем говорить, если можно мечтать? В мечтах мы всесильны и неуязвимы. Я, по крайней мере.
До сих пор воображаю, как Краш бросает свою нынешнюю и возвращается ко мне. Возвращается, понимаете? В моих мечтах мы уже были вместе.
Но если я мечтаю о невозможном, то Ли — и вовсе о нереальном. Будто она «вылечит меня от собакобоязни», как у неё это называется.
Меня уже немного бесят эти попытки играть в спасателя. Для неё это развлечение, а для меня — воспоминания о худшем событии в моей жизни.
Но я так много думала: и о том, что тогда случилось в лесу, и обо всём, что произошло после, и так долго об этом молчала, что теперь в ответ на любой её вопрос выдаю целый фонтан воспоминаний.
— С чего всё началось? — спрашивает Ли. — Что ты почувствовала, когда в первый раз провалилась в чёрную дыру?
Это случилось в конце февраля. От раны на ноге остался свежий красный рубец. Всё чаще после школы я заходила к Ли и оставалась до вечера. Дома отец врубал боевики на полную громкость и срывался на нас по любому поводу. Особенно на меня, как раз в те моменты, когда я и без того чувствовала себя особо жалкой и ничтожной.
— Что ты тут ходишь с таким лицом? — кричал он. — У тебя что, отец умер? Подумаешь — собака её укусила. С людьми и не такое происходило!
Я не спорила. В его фильмах с людьми действительно происходило ещё и не такое. А они поднимались на ноги, перевязывали раны, перехватывали поудобнее огнемёт и отправлялись выполнять свою миссию.
Как-то утром мама фальшиво-жизнерадостным голосом сказала:
— А давайте забудем про тот случай с собакой, как будто ничего и не было? Пора возвращаться к прежней жизни, радоваться и веселиться.
— Давно пора, — поддержал её отец. — Не зря я такую умную жену выбрал!
Это был в его устах наивысший комплимент — когда он хвалил себя за то, что взял маму в жёны.
Я попыталась припомнить, когда же мы всей семьёй радовались и веселились. Мозги поскрипели и выдали ответ: когда мне было три года, мы пошли в цирк, и это был очень весёлый день в кругу семьи. Наверное, мама тоже смогла припомнить только этот радостный эпизод. И заказала три билета в цирк на ближайшую субботу.
Наши места были высоко, почти под самым куполом. Представление оказалось отличным. Его даже не испортили дрессированные собачки — ведь они были далеко внизу: показали трюки и убежали, весело помахивая хвостиками.
После окончания представления мы пошли в гардероб. Отец встал в очередь, а нам с мамой велел отойти в сторону и не болтаться под ногами. Мама потащила меня искать свободный уголок и заметила ещё одну очередь, но не такую большую, как в гардероб. Очередь начиналась там, где висели афиши. Возле них стоял фотограф с аппаратом. Перед ним на расписном барабане сидел белый королевский пудель.
— Давай сфотографируемся с собачкой на память? — предложила мама. — Попросим сделать магнит.
Мама не издевалась надо мной. Мы ведь договорились забыть про тот случай с собакой, и она забыла.
Пудель выглядел безобидно, но мне всё равно было страшно. Я мечтала, чтоб очередь внезапно стала длиннее, чтобы фотографа кто-то отвлёк, чтоб отец поскорей подошёл с нашими куртками и велел нам живо выметаться отсюда, домой пора, или вы ночевать здесь собрались? Но мама уже подталкивала меня к скамеечке возле пуделя.
— Садимся, улыбаемся, — командовал фотограф. — Девочка, давай в темпе, времени мало. Ближе садись — не крокодил, не укусит!
Зря он сказал про «укусит». Ведь я старалась думать о чём угодно, только не об этом. Чтоб своим страхом не пробудить в собаке агрессию. Но пудель сидел на своём барабане неподвижно. А вот люди в очереди зашумели, заволновались, что не успеют сфотографироваться.
— Ближе! — раздражённо прикрикнул на меня фотограф.
Я подвинулась к пуделю и прижалась рукавом к его меховому боку. И вдруг он громко гавкнул!
А я впервые провалилась в чёрную дыру.
Тогда я не поняла, что случилось. Цирк. Поляна в лесу. И снова цирк. Только что на меня нёсся Генрих, а теперь я стою в коридорчике за гардеробом.
Когда родители нашли меня, я не могла ничего сказать в своё оправдание. Отец накричал на меня за всё сразу, мама спрашивала, зачем я убежала. Я пыталась объяснить, что не убегала, не пряталась, это произошло случайно. Но что именно со мной произошло — не понимала. И потому в тот раз отцу удалось убедить меня, что я испугалась громкого лая и удрала. Да я и не могла спорить. Лучше быть трусихой, чем сумасшедшей.
После случая в цирке я, как и положено трусихе, старалась избегать любых собак. А вот они меня не избегали! И я раз за разом проваливалась в чёрную дыру. Пыталась не бояться, убеждала себя не идти на ту поляну, хотела стать хорошей… Но всё повторялось, я ничего не могла поделать. Тело не слушалось меня, а будто выполняло программу. Наступить на гнилое дерево. Наклониться за крышкой. Испугаться Генриха. В последний момент вспрыгнуть на пень…
Я объясняю всё это Ли. Мне тяжело снова и снова вспоминать эти ситуации, того и гляди провалюсь без всякой собаки. Но постепенно я… привыкаю, наверное. Вспоминать по-прежнему неприятно. Но от того, что я говорю об этом вслух, воспоминания словно раскладываются по полочкам. К каждой полочке прибиты таблички