Мимолетность этих ударов молнии — возникающих и исчезающих в одно мгновение, но способных оставить после себя разрушения — напомнила ему об Адалин.
Адалин, которая уже так сильно повлияла на него. Адалин, из-за которой он не мог заснуть всю ночь, которая вызывала в нем всепоглощающее возбуждение и неудовлетворенное желание.
Адалин, которая вскоре уйдет — независимо от того, прогонит он ее или нет.
Эта тревожная мысль была прервана глубоким, раскатистым громом, который, казалось, хотел потрясти само основание его поместья, несмотря на магическую защиту.
Впервые эти защитные меры показались ему недостаточными.
В глубине души он знал: если он прогонит Адалин и Дэнни, то проведет целый день у окна, глядя на дождь и думая о ней. Чувствуя ее отсутствие. Чувствуя… вину. Даже сейчас он хотел пойти к ней. Он мог представить, как входит в спальню и видит ее спящей, свернувшейся калачиком на кровати. Мог представить, как ложится рядом, обнимает ее, прижимает к себе.
Неужели по прошествии более чем тысячи лет этот маленький человечек действительно сведет меня с ума?
И пока я здесь размышляю, юный Даниэль уже спустился вниз и совершил набег на мою кладовую.
Мысль о том, что его драгоценный запас арахисового масла может иссякнуть, оказалась как раз тем отвлечением, которое Меррику было нужно в тот момент. Он отошел от окна, задернул шторы и вышел из кабинета.
Несмотря на сильное искушение взглянуть в конец коридора — в сторону спальни Адалин — он упрямо держал взгляд вперед, не позволяя себе повернуть голову, и направился к лестнице, быстро спускаясь вниз.
Когда он добрался до кухни, то остановился в дверях.
Дэнни действительно сидел за столом. Перед ним лежала открытая упаковка крекеров, а рядом стояла банка арахисового масла. Брови Меррика нахмурились, челюсть напряглась, но он сдержался — не стал набрасываться на подростка.
Сжав губы, будто в сосредоточении — или, возможно, в предвкушении, — Дэнни открыл банку. Он взял крекер в одну руку, нож для масла — в другую, и аккуратно опустил нож в банку. Когда он поднял его, на кончике остался крошечный кусочек арахисового масла, размером с горошину. Широко раскрыв глаза, он принялся намазывать его на крекер, далеко оно, правда, не размазалось.
Он облизал губы, глубоко вдохнул и выдохнул. Поднес крекер ко рту и медленно откусил от края. Его тело обмякло, он откинул голову назад и простонал от удовольствия.
— Так… так хорошо, — пробормотал он.
Он доел крекер маленькими кусочками, делая паузы, чтобы насладиться каждым. Когда с первым крекером было покончено, Дэнни перевел взгляд с красной крышки на открытую банку, прикусив нижнюю губу — явно размышляя, стоит ли взять еще. Сам факт того, что он колебался, произвел на Меррика впечатление. Но то, что он сделал дальше, оказалось настоящим сюрпризом.
Дэнни кивнул себе, достал еще один крекер, зачерпнул чуть больше арахисового масла, аккуратно намазал его, соскребая остатки с ножа по краю. Затем, держа крекер между пальцами, он медленно положил его на стол — на пустое место рядом с собой. На то самое место, где вчера вечером сидела его сестра.
Как только крекер занял свое место, Дэнни поднял крышку банки и плотно закрутил ее обратно.
Что-то изменилось внутри Меррика — что-то древнее, глубокое и могущественное. Что-то, что определяло его с тех пор, как он был моложе даже этого мальчишки.
Он не смог заставить себя ненавидеть Дэнни и его сестру, даже несмотря на то, что они вторглись в его дом. Но он все же должен был оставаться к ним равнодушным — так же, как ко многим другим людям, которых встречал за свою долгую жизнь. Их судьбы не должны были иметь для него значения. Живы они или мертвы — разницы бы не было, пока держались подальше от его порога. Дэнни, в частности, был воплощением всего того, что делало людей опасными: вспыльчивости, непостоянства, пренебрежения границами. Но этот маленький поступок — даже несмотря на то, что он нарушал установленные Мерриком правила, — раскрыл перед ним иную сторону человечности. Ту, которую Меррик легко игнорировал в своей изоляции и горечи. Ведь и Дэнни, и Адалин были живым доказательством того, на что способны люди: на преданность, на сочувствие, на жертву.
Меррик знал, что значит голодать — особенно в юности. Прошло много лет, и физическая пища давно перестала быть для него чем-то необходимым или даже желанным, но память о том, каково это, никогда не исчезала. Он помнил вкус еды, когда она — единственная — дарила ощущение жизни.
И удовольствие, с которым Дэнни ел арахисовое масло, разбудило в Меррике отголоски давно забытого прошлого — его самого, маленького, в первый раз пробующего нечто вкусное после долгого лишения.
Но именно то, как мальчик отложил крекер в сторону — для сестры, больше, чем оставил себе, — это по-настоящему потрясло Меррика. Этот жест говорил о зрелости, благодарности, заботе. И он проник в его сердце глубже, чем Меррик считал возможным.
Меррик вошел на кухню и направился к столу.
Дэнни поднял голову. Их взгляды встретились, и мальчик тут же напрягся. В его глазах мелькнули вина и страх, лицо побледнело. Он сглотнул и, натянуто улыбнувшись, произнес:
— Доброе утро?
— Безусловно, — ответил Меррик, медленно выдвигая стул напротив него.
Улыбка Дэнни тут же померкла.
— Пожалуйста, не убивай меня.
Меррик сел и взглянул на крекер, лежащий на столе.
— Для кого это? — спросил он.
Дэнни бросил взгляд на крекер. Его плечи поникли.
— Для Адди. Но… если хочешь, можешь взять.
— Думаю, она заслужила его. А ты?
Мальчик нахмурился и наклонил голову набок:
— Ты… ты не злишься?
Меррик протянул руку, взял банку с арахисовым маслом, отвинтил крышку и, не сводя глаз с Дэнни, отставил ее в сторону. Банка была почти полной — он сам попробовал из нее всего один раз, а Дэнни, судя по всему, и вовсе съел лишь каплю.
Меррик придвинул банку обратно к мальчику.
— Я должен бы.
Дэнни с минуту смотрел на нее, потом снова перевел взгляд на Меррика:
— Но… ты не злишься?
— Поешь еще, — спокойно сказал тот.
Мальчик оживился.
— Серьезно? — он потянулся за банкой, но вдруг замер, уставившись на нее с подозрением. — Подожди… Это же не яд, да?
Брови Меррика поползли вверх.
— Ты уже поел немного, Даниэль. А теперь, когда я предлагаю это добровольно, ты спрашиваешь, не