Однако сейчас, под сенью цитадели замка, всё вокруг, несмотря на ранний час, делалось четко и правильно. Суд закончит все свои дела сегодня, как и было запланировано.
Судьи сидели на своих возвышениях слева от Барлинга, на стоящем перед ними широком столе были разложены кипы реестров и приказов, которые могли им понадобиться. Большинство клерков сидели с опущенными головами, старательно выводя записи на вощеных дощечках, другие с безмолвной целеустремленностью сновали взад и вперед по своим рутинным надобностям, изредка останавливаясь и еле слышно о чем-то переговариваясь. Ожидавшие своей очереди истцы толпились чуть поодаль в почтительном молчании, многие из них сжимали в ладонях собственные бумаги. После слушания очередного дела их место займут следующие.
Шло слушание первого дела — обычной земельной тяжбы. Владелец заявил, что был неправомочно изгнан со своей земли. Вместе с ним поддержать иск прибыло двенадцать законопослушных свободных мужчин.
— Выселение истца признать незаконным, — объявил де Гленвиль, закрывая дело.
Привычный чеканный ритм слов решения в тиши залы погрузил Барлинга в умиротворенный покой. Он позволил себе короткий кивок и принялся вытирать руки льняной тряпочкой, прежде чем взять в руки стило. Сжимать его потными пальцами было неудобно. Клерк принялся выводить буквы, не забывая прислушиваться и к судьям, которым могло что-то от него понадобиться.
Хотя его обязанности в суде были непростыми и зачастую требовали непрерывной работы в течение целого дня, Барлинг взвалил на себя бремя этого долга добровольно — как и все, что он когда-либо делал на службе у короля. Однако удовлетворенность от добросовестно выполненного долга далеко не всегда равнялась удовольствию.
Сейчас, посреди прокаленного жарой Йорка, ему было сложно вспомнить пронизывающий холод лондонского января, когда он, сидя в тиши королевского скриптория, впервые услышал пришедшие из Нортгемптона новости.
А вот волнение, которое он тогда испытал, вспомнить было проще. Барлинг отнюдь не разделял радостное возбуждение, которое распространилось при этих новостях среди его коллег по переписке рукописей. Король Генрих собрал своих баронов, и было объявлено, что способ, которым вершатся королевское правосудие и порядок, станет отныне совершенно иным. Хотя королевские судьи вот уже десять лет ездили по стране, отныне таких выездных судов станет шесть, и во главе каждого из них встанут три судьи. Они будут судить дела об имуществе и наследовании земли, а также, что не менее важно, станут рассматривать и серьезные преступления, включая убийства, грабежи, кражи и поджоги. Кара будет жестокой и неотвратимой. Судьи проследят за этим во имя его величества короля.
Барлинг молча слушал, как клерки обсуждали возможности, открывающиеся перед теми, кто отправится путешествовать вместе с судом, — а вдруг даже удастся стать одним из странствующих королевских судей! У Барлинга же сама мысль эта вызывала искреннее недовольство. Он меньше всего желал оставлять свой стол и книги — в них было его уютное и безопасное убежище. Однако его величество пожелал отправить своих законников в путь, а раз король приказал — Барлинг выполнит.
И как это часто случалось с блестящими начинаниями его величества, новая система поражала не только размахом, но и своей действенностью. Состоявшаяся два дня тому назад ордалия стала наглядной демонстрацией власти короля. Ни один мужчина, ни одна женщина на земле не сдержали бы трепета при виде такого зрелища.
Однако перспектива стать судьей нисколько не привлекала Барлинга. Он ценил свою репутацию письмоводителя и советника — того, кто уделяет свое время и талант мельчайшим деталям. Именно это и случилось в субботу, когда он решил обыскать снятую с обвиняемых одежду и обнаружил спрятанную фибулу. Окончательное же решение по делам он предпочитал оставить судьям. Барлинг не считал себя способным взвалить на плечи бремя окончательного вердикта.
Утро продолжалось в своем обычном, давно заведенном ритме — дело шло за делом.
Барлинг кончил писать и вновь положил стило перед собой. Потом скрепил каждое из писем аккуратным сургучным оттиском, взял те из них, которые надо было отправить, и тихонько выскользнул из залы под гомон голосов очередных присяжных. Тут оставалось достаточно клерков, чтобы выполнить любое указание судей, да и сам он задерживаться не собирался. Ему предстояло вручить письма посыльным, чтобы они вовремя попали к своим адресатам.
За порогом цитадели на него пахнуло жаром от нагретых утренним солнцем стен здания. Он спустился по вырубленным в холме ступеням, подслеповато щурясь под лучами яркого солнца. Посыльные, как им и было положено, уже ждали его на людном просторном дворе, раскинувшемся перед цитаделью. Их лошади, уже оседланные и отлично вычищенные по настоятельному требованию Барлинга, стояли чуть поодаль у коновязи.
При появлении клерка раздался нестройный хор почтительных голосов:
— Доброе утро, сэр.
— Доброе.
Барлинг оглядел собравшихся и принялся раздавать письма вместе с отрывистыми указаниями:
— Ричмонд. Быть там до заката и не позже.
— Аббатство Риво, дождитесь ответа от аббата.
— Ланкастер — и поправьте-ка шляпу, юноша.
И так до последнего. Писем в руках у него не осталось, но и свободных посыльных больше не было.
— Кого нет? — спросил Барлинг, нахмурившись.
— Кобб по-прежнему лежит с кровавым поносом, сэр, — отозвался кто-то.
— Знаю, — сказал Барлинг, — я вчера посылал справиться о нем на постоялый двор.
Он еще раз обежал взглядом знакомые лица, а потом коротко и сердито вздохнул:
— Хьюго Стэнтона нет, верно?
— Похоже на то, сэр.
— Несмотря на столь поздний час, — сказал Барлинг. — Кто-нибудь знает, где он может быть?
В ответ посыльные только замотали головами:
— Нет, сэр.
— Понятия не имею.
— Нет, сэр.
— Может, тоже приболел, — это сказал посыльный по имени Несбитт.
Барлинг еще раз раздраженно вздохнул:
— Что ж, больше задерживать вас не стану. Отправляйтесь. В добрый путь.
Когда посыльные зашагали к лошадям, Барлинг услышал, как Несбитт вполголоса говорит кому-то с ухмылкой:
— Готов поспорить, что Стэнтон снова кувыркается с той шлюхой, которую подцепил в субботу.
— Несбитт!
Услышав отрывистый возглас, посыльный замер и оглянулся:
— Да, сэр? — Лицо Несбитта вытянулось, когда он понял, что был услышан.
— Когда я задаю вопрос, то ожидаю искреннего ответа. Если вы знаете, где сейчас Стэнтон, потрудитесь прислать его ко мне. И немедленно. Шлюха может подождать. Поняли меня?
— Да, сэр. Прошу прощения, сэр. — Когда Несбитт вновь направился к своей лошади, ухмылки на его лице уже не было.
Барлинг стоял, глядя на уезжающих посыльных. Если на суде случится что-то важное, его позовут, ну а он пока постоит и подождет Стэнтона — и позаботится о том, чтобы этот мальчишка сполна ответил за свою безобразную медлительность.
Парень присоединился к выездной сессии всего месяц назад. Де Гленвиль коротко известил Барлинга, что Стэнтон показал себя неплохим посыльным во время мятежа и теперь будет состоять при суде. И все. Барлинга это вполне устроило, хотя обычным это назвать было никак нельзя. И все же этого было достаточно.
А потом появился и сам Стэнтон.
Да, наездник он был отличным, а этом сомневаться не приходилось. Из него мог получиться отличный посыльный, если бы только Стэнтон взялся за ум. Да только сама его бесшабашность никак не вязалась со строгим порядком судебной залы — как и неуемная склонность к кабакам или — и того хуже — к борделям. При одном взгляде на новенького казалось, что Стэнтон считает себя лучше большинства окружающих его людей, хотя само поведение его никаких серьезных оснований для таких мыслей не давало. Казалось, что парень твердо намерен делать лишь то, что ему заблагорассудится. А худшей его чертой было полное отсутствие уважения к власти.
И потому-то этим ясным утром он мирно дремал в объятиях шлюхи вместо того, чтобы служить своему королю.