Судя по перевязанному лбу и синякам под глазами, вряд ли он был в состоянии что-то рассказывать. Он стоял, прислонившись к стене алькова, дышал громко, рвано. Наверняка ему стоило невероятных усилий подняться с кровати, и все-таки он был здесь, зачем-то переодетый в костюм с брошью и полосатым галстуком, хотя имел полное право заявиться в куда менее торжественном наряде – в блейзере, халате. На его идеально выбритом лице цвела беззаботная улыбка, но что-то мне подсказывало, что под ней скрывалась боль.
– Думаю, на сегодня достаточно.
– Если вы попросите, я просижу над материалом до утра, чтобы не терять времени на сон, – призналась я.
– Это совершенно напрасная жертва. Здоровый сон так же важен, как и одежда по погоде. Я уверен, мы успеем до завтрашнего вечера. Если что, просто встанем пораньше.
– О, я тоже каждый день так себе вру, – улыбнулась я и густо покраснела.
Чтобы Элиот этого не заметил, я неожиданно для себя перемахнула через балюстраду и подхватила Алексиса. Он поместился в моей ладони. Клочковатый. Глупенький. Казалось, синий бархатный бант и то стоит дороже, чем он.
– Он такой нелепый, – усмехнулась я и вручила котенка Элиоту. – Вот.
– Вам кажется, что он выглядит забавно?
– Его потрепал этот мир.
– Трудные времена создают сильных котят, – улыбнулся Элиот.
– Это верно.
– Мне любопытно, нравлюсь ли я ему, – почти прошептал он и, забирая Алексиса, как будто нарочно коснулся своими пальцами моих.
Сердце заколотилось сильнее. Дыхание сбилось. В горле застряли слова и желание…
– Вы ему нравитесь, – шепнула я, не отводя глаз. – Очень.
– Как здорово, что это взаимно, – улыбнулся он.
Элиот изящным жестом уронил Алексиса обратно в карман, и тот недовольно пискнул. Затем он взял мою ладонь и коснулся ее сначала щекой, потом горячими губами.
– Желаю вам доброй ночи, Софи.
– И вам доброй ночи, Элиот.
– О Боже, простите, кажется, я не очень вовремя! – Винсента застыла в дверях, собираясь было развернуться, но Элиот заверил ее, что уже уходит. Моей руки он не бросил – мягко отпустил, погладив по тыльной стороне ладони.
– Ты что, снял мой бант и нацепил ему свой? – возмутилась Винни, заметив Алексиса у Элиота в кармане.
– Это не мой бант, а Софи.
– Ой, ну конечно! – Винни закатила глаза и толкнула дверь.
Как только дверь за Элиотом закрылась, Винни ринулась ко мне и принялась расспрашивать, что мне сказал Элиот. Когда я во всех подробностях описала ей произошедшую сцену, она воскликнула:
– Господи, вы такие милые! Я не могу.
Лежа на огромной кровати под балдахином в золотых звездах, мы с Винни делились историями о своих старых глупых влюбленностях и подбирали красивые имена, которые сочетались бы с фамилиями де Голль и Ричмонд, пока наконец не заснули.
Утром меня разбудил бесстыдный сон. Странные звуки как будто отзывались эхом в голове, в этой комнате, еще ярко-синей. «Так может, – очнулась я, – мне не приснилось?» Часы показывали восемь утра.
Я прыгнула в тапочки и замерла у двери. Сердце вспорола мысль: «Что, если это кто-то из прислуги… и Элиот?..» Всхлипы теперь разбавляли какие-то глухие удары. Сомнения развеял оказавшийся в коридоре Освальд. Побледневший от ярости, он смотрел на дверь, из-за которой явно доносились эти звуки.
– Ос, что происходит? – Я подошла к нему, но он не ответил.
Правой рукой он сжал ручку. На секунду подумалось: «Придется вскрывать», – но ручка поддалась сама, и дверь, отворившись, смела развязанную туфельку. Чуть поодаль мы заметили еще одну и… женщину со спущенными панталонами и мелькавший над ней белый халат.
Я узнала красное заплаканное лицо Леа.
8
Софи Мельес
Освальд с оглушительным криком схватил доктора Пьера за грудки, толкнул его, а едва тот отшатнулся, лихо раскрутился и – бах! – влетел ему кулаком в грудь. Выхватил из внутреннего кармана своего пиджака компас и впечатал доктору в нос так, что Пьер хлопнулся об пол.
Пока он мычал и пытался встать, я подбежала к Леа и вышла с ней под руку из уборной. Навстречу из гостевой спальни выпорхнула Винсента, чуть не врезавшись в нас. Леа вцепилась в ее ночное платье, и громкий плач заполнил камерный зал.
С лестницы послышалось, как Найджел обеспокоенно крикнул: «Ос! Винни!» В туалетной комнате вновь усилились звуки борьбы. Зазвенели склянки. Русские ругательства сменялись французскими. Дверь комнаты Элиота изумленно скрипнула. В коридоре послышались поспешные шаги: засуетились камердинер, служанки. Я увидела поваров, лакеев.
– Стоять! – оглушил всех звучный, точно горн, голос из зала.
Прислуга тут же выстроилась в две линии и опустила головы в поклонах. Между ними возник яростный, но статный пожилой мужчина – тот самый седовласый Капитан с картины, точь-в-точь Элиот, его отец Артур Ричмонд. Он откинул дверь уборной и под громкий злой рык выволок за плечо красного и растрепанного Освальда.
Ос вывернулся и проорал что-то по-русски. От крика вены на его лбу и шее вздулись. На щетинистой щеке алело пятно крови. Держась за нос, из уборной вышел Найджел и разъяснил, что произошло. Однако его слова вызвали только усмешку на лице Ричмонда-старшего.
– Странные у тебя друзья. – Артур повернулся к Элиоту, который, опираясь на трость, растерянно застыл в дверном проеме.
– Не вижу ничего странного, – хрипло ответил он.
– Вы просто дикарь! – В зале показался доктор Пьер с разбитым носом.
Прислуга ахнула. Кто-то скривил губы. Кто-то уставился с довольной ухмылкой.
Освальд что-то процедил по-русски. Пьер оскалился:
– Извольте изъясняться по-французски. Я не понимаю эту тарабарщину.
Освальд возмущенно поднял брови и сделал шаг вперед – на мгновение мне показалось, что он снова набросится на доктора, но он лишь произнес:
– Зато я тебя прекрасно понимаю, мерзавец.
Мы с Винни помогли Леа переодеться. Я старалась не смотреть на нее, однако заметила, что ее тонкую шею и спину покрывали красные и фиолетовые кровоподтеки, а на предплечьях темнели следы цепкой хватки и, возможно, ударов чем-то металлическим. Она вся тряслась и уже не плакала – мычала. Щеки пылали виноватой краской, со лба катился пот. Винсента укутала ее одеялом и, поглаживая по спине, произнесла:
– Это не твоя вина, Леа. Ты не виновата. Теперь все позади.
– Нет… Просто убейте меня, – едва слышно вымолвила Леа.
– Леа, милая… Ты этого гада переживешь и умрешь элегантной старушкой в окружении благодарных внуков, ты меня слышишь? Софи, – Винсента посмотрела на меня, – сходи к Лине и попроси связаться с Анной Венцель. Это акушер-гинеколог нашей семьи. Передай ей, что она нужна нам тут. За срочность я доплачу. Только по-английски: она не знает французского. Хорошо?
Когда я вышла из комнаты, все выглядело так, точно ничего не произошло, – более того, даже в уборной всё расставили по местам. В зале были Найджел и Освальд, но они меня не заметили, а остальных как будто след простыл. Где же этот подонок? Где Ричмонды? Первый этаж тоже пустовал. Слуги на мои расспросы пожимали плечами. Я нашла Лину – высокую блондинку с южным говором – и сделала то, что просила Винсента. Затем вернулась в зал.
Найджел сидел на фортепианной банкетке, прижимая к носу холодную бутылку молока, Освальд устроился напротив него за письменным столом. Он протирал платком компас, точно как Келси, который вчера чистил кольца от крови. Выглядел спокойным. Только костяшки покраснели, а на рукаве темно-фиолетового костюма лопнул шов.
– Скажите, вы не видели Элиота?
– Он у себя в комнате, – отозвался Ос, не поднимая на меня глаз.
– А этот, как его? Уже в полицейском участке, я надеюсь?
– Нет, его отпустили.
– Куда?
– Домой, – проговорил Найджел и убрал от лица бутылку.
– И это я, по их мнению, сумасшедший, – грустно улыбнулся Ос.
Ярость забилась у меня в висках. Громко топая, я направилась в спальню Элиота, однако у двери меня остановил доносящийся сквозь щель голос:
– Тебе должно быть стыдно за свою бестактность! Уволить Пьера за минутную слабость? Об этом и речи быть не может.
– Вы считаете насилие минутной