Спустя день это забылись и все начали радоваться весеннему солнцу и теплу. После заводской гари и морозов апрельский воздух казался пьянящим.
— Вот ведь, братцы, наконец-то! Солнышко! Весна! — восхищался Софрон Чурисенок, щурясь на яркий свет. — Я уж думал, сосулькой стану вконец от холодрыги энтой!
Ему вторили остальные, смеялись, строили планы на будущее, словно забыв, что впереди еще тысячи верст под конвоем.
Но радость была недолгой. Сибирская весна показала свой капризный нрав. Начались холодные дожди, затяжные, пронизывающие до костей. Особенно скверно получалось, когда ледяной дождь к вечеру сменялся мокрым снегом. Мы в наших суконных арестантских робах в таких случаях буквально маялись от холода, они промокали насквозь за час. Остановиться и высушить одежду у костра нам, естественно, не позволялось. Так и приходилось брести дальше, а потом спать в мокром, нестерпимо воняющем прелой овчиной и моченой шерстью казенном обмундировании. Несколько человек на этапе схватило «лихоманку» — кашляли так, что легкие выворачивало, горели в жару. Одного бедолагу, совсем молодого паренька, осужденного за конокрадство, так и не довезли до этапа — тихо угас на телеге для больных. А на этапе Руковишников вместе с комендантом этапа ругались, что придется составлять бумагу, и сетовали, что доктора тут нет, на которого можно было бы спихнуть это дело.
Дорога превратилась в сплошное месиво из грязи и талого снега. Мы брели по колено в хлюпающей жиже, проклиная все на свете. И тут случился конфуз с Софроном Чурисенком. Он, гордо щеголявший своими новыми сапогами за целый рубль, угодил одной ногой в особо глубокую яму с грязью. Рванулся вперед, чтобы не упасть, и вылетел из ямы… но уже без сапога! Новенький, еще почти не ношеный сапог остался там, в вязкой трясине.
— Ой, батюшки! Сапог! Мой сапог! — запричитал Софрон, пытаясь на одной ноге допрыгнуть обратно к яме. Народ вокруг загоготал, несмотря на усталость. Картина была и правда комичная: Чурисенок скачет на одной ноге, а из грязи сиротливо торчит голенище его сокровища.
— Тащи его, дурень! — крикнул Фомич. Софрон попытался ухватить сапог, но лишь глубже увяз сам. Конвоир недовольно рявкнул, поторапливая. В итоге сапог так и остался в той яме — вытащить его быстро не представлялось возможным, а ждать никто не собирался. Даже я попытался, но чертов сапог лишь глубже уходил в грязь, будто его засасывала трясина.
Остаток пути до следующего привала Чурисенок ковылял босой на одну ногу, обмотав ее какой-то тряпицей, с самым несчастным видом на свете, то и дело спотыкаясь и вызывая новую волну смешков и сочувственных вздохов.
А как только дорога немного подсохла, к маю месяцу нас одолела новая напасть — мошка. Вот это был сущий ад, почище любой работы у домны! Мелкая, злющая, она лезла повсюду: в глаза, в нос, в уши, в рот, забивалась под воротник, под штанины. Тучи этой дряни вились над колонной, не давая ни секунды покоя. А руки-то у большинства скованы! Попробуй отмахнись! Изгалялись мы по-всякому: ломали ветки подлиннее, чтобы хоть как-то обмахивать лицо, держа руки на уровне пояса.
Фомич где-то раздобыл дегтя и предложил намазаться им для отпугивания — мол, верное средство. Намазались. Вонища стояла такая, что конвоиры шарахались, а мошка, кажется, только обрадовалась — липла к этому дегтю еще сильнее! Ходили мы все черные, блестящие и покусанные, как черти. Сам Фомич, глядя на результат своего «изобретения», только крякал и чесался, вызывая хохот даже у самых угрюмых каторжан. К концу дня у всех распухли лица, губы стали толстые, как вареники, кожа горела и зудела нестерпимо. В общем, тут возможность избавиться от ручных кандалов за две копейки в день, оказалась особенно ценной — хоть отмахиваться можно было по-человечески!
Как-то на привале, когда все сидели облепленные мошкой и тихо матерились, молчаливый до этого Тит вдруг выдал:
— А ведь ей, мошке этой, все едино — что вор ты, что убивец, что за правду стоишь… Жрет всех одинаково. Справедливая тварь.
Народ сначала опешил, а потом как-то нервно засмеялся — до того точно и абсурдно это прозвучало в нашей ситуации. Даже сквозь укусы и усталость пробивался этот черный юмор каторги — единственное, что помогало не сойти с ума.
Через две недели такой вот полной приключений дороги мы пришли в Тобольск. После долгого пути среди болот и мрачного сибирского леса перед нами вдруг распахнулась бескрайняя, ветреная долина реки Иртыш, на высоком правом берегу которого лежал этот древний, приземистый город — первая столица Сибири.
Нас переправили на пароме и, проведя по пыльным улицам под любопытными взглядами горожан, поселили в Тобольской каторжной тюрьме, или, как ее тут называли, в Тюремном замке. Новое место — новые порядки.
К моему удивлению, в городе оказалось немало каменных зданий. Каменным оказался и тобольский Тюремный замок, куда нас привели под вечер.
— Ты что⁈ Тобольск — это сила! Тут сам губернатор сидит! — среагировал на мое удивление многоопытный Фомич. — Ты, сударик да соколик, не сумлевайси: городок энтот — высший шик!
Тобольский тюремный замок был довольно-таки новым строением. Его закончили буквально в прошлом году. Тут, в отличие от многих других острогов, виденных мной по пути, имелись мастерские, где арестанты с утра до вечера изготовляли различную продукцию на продажу. Каторжники занимались столярной, резной работой, делали изделия из пеньки и прочее. Помимо труда в мастерских, осужденные в тюрьме привлекались на всякие хозяйственные работы: чистили снег, укладывали дрова, подвозили воду.
«Ну, хоть какая-то цивилизация, — подумал я тогда. — Может, и тут удастся пристроиться к делу, заработать копейку, а не просто тухнуть на нарах».
И это сыграло со мной злую шутку.
Нас, прибывших с этапом, поначалу определили на самую простую хозяйственную работу во дворе — разбирать и укладывать в поленницы огромные кучи привезенных еще по зиме дров. Работа несложная, хоть и муторная, но на свежем воздухе и под присмотром не самых лютых надзирателей. Я работал вместе с Сафаром и двумя другими казанскими парнями, стараясь не отсвечивать и присмотреться к местным тюремным порядкам.
Но долго присматриваться не дали. Уже на второй день, когда мы таскали поленья, к нам неспешно подошла группа арестантов из «старожилов». Вид у них был уверенный,