Фомич согласно крякнул:
— Софрон дело говорит. Схоронись пока. Не высовывайся. Обчество пошумело, показало, что не совсем скоты бессловесные. Может, чего и добьемся помаленьку, если с умом подойти. А щас — тише воды ниже травы. Про Устав пока забудь. Время придет — напомним.
— А если он решит всех наказать? Или пайки урежет? — не унимался я. Мысль о том, что моя затея приведет к ухудшению положения для всех, не давала покоя.
— А вот тогда и будем думать, — пожал плечами Фомич. — Может, тогда и обчество снова голос подаст. А пока сиди тихо. Ты свое дело сделал — показал нам, где правда писана. Теперь наша забота — как этой правдой воспользоваться, да чтоб без большой крови.
Я помолчал, глядя на свои руки. Свободные от железа. Фомич прав, Софрон прав. Сейчас лезть на рожон — чистое самоубийство. Рукавишников ищет повод, и я — идеальная мишень.
Сам эту кашу заварил, сам и расхлебаю, надо что-то такое придумать, что успокоит партию и Руковишникову не дать вызвериться, и это можно провернуть только через одного человека, Левицкого.
Со вздохом поднявшись, я направился на выход из барака.
Возле двери дежурили двое солдат с ружьями наперевес.
— Эй, куда прешь? — тут же уставилось на меня дуло.
Глава 8
Глава 8
— Эй, куда прешь? — уставилось на меня дуло ружья одного из солдат. Второй тоже развернулся, с мрачным видом преграждая путь.
— К корнету Левицкому, — стараясь говорить спокойно, ответил я. — Он просил зайти вечером, ждет меня.
Солдаты переглянулись. Тот, что встал передо мною, усмехнулся:
— Ишь ты, важная птица! Ажно цельный корнет его ждет! Не велено никого выпускать после ужина. Приказ господина офицера. Мало ли что вы тут затеяли!
— Да какой затеяли, говорю же, господин Левицкий ждет. — Я старался не показывать нетерпения, хотя внутри все кипело. — Разговор у нас.
— Ждет, говоришь? — Первый солдат чуть опустил ружье, но взгляд его остался цепким и неприятным. — И что нам с того, что он ждет? Нам за это не плотют, а вот за лишнее беспокойство… могли бы и накинуть.
Он выразительно посмотрел на меня, потом на своего напарника. Тот понимающе хмыкнул. Понятно. Обычное дело. Без взятки тут и шагу не ступишь, особенно сегодня, когда начальство злое.
Я вздохнул, мысленно пытаясь примириться с необходимостью очередного расставания с деньгами. Спорить бесполезно, только хуже сделаешь… Порывшись за пазухой, я нащупал монетку. — Вот, — протянул копейку первому солдату. — За беспокойство. Ведите.
Солдат ловко подхватил монету, и она тут же исчезла в его кулаке. Выражение его лица немного смягчилось.
— То-то же! — Он кивнул напарнику. — Ты тут постой, а я провожу. Давай, арестант, шевелись. И чтоб быстро!
Он подтолкнул меня прикладом в спину, и мы вышли из душного барака на относительно свежий воздух тюремного двора. Прошли к небольшой пристройке, где, по слухам, иногда размещали «благородных» или тех, кто мог заплатить за отдельные условия. Солдат постучал в дверь.
— Кто там? — раздался знакомый голос Левицкого.
— Арестанта к вам привел, вашблагородие! Просился очень, — отрапортовал солдат.
— А, Серж? Впустите, — последовал ответ.
Солдат открыл дверь и снова подтолкнул меня внутрь, а сам остался стоять на пороге, наблюдая.
Левицкий сидел за небольшим столом при свете огарка свечи. Он поднял на меня глаза, и я увидел в них вопрос и легкое удивление.
— Что-то стряслось, Серж? — спросил он, откладывая книгу, которую читал. — Вид у тебя… встревоженный.
— Стряслось, — я шагнул к столу, понизив голос, чтобы солдат у двери не расслышал. — Беда может приключиться со всей партией после утреннего… И началось все с моей подачи, с того Устава. Вы один можете помочь… повлиять как-то на Рукавишникова, может, слово замолвить? Он ведь к вам прислушивается…
— Я, конечно, рад бы помочь, могу с ним поговорить, но даже и не знаю, что ему сказать, — развел руками Левицкий.
— Ну-у, — протянул я, — да хоть бы объясните, что если он будет так же давить, то партия действительно может взбунтоваться! Наш конвой, конечно, одолеет скованных арестантов, да только в процессе усмирения, может, кого-то и подстрелят или еще чего… В общем, он бы от греха подальше сделал какие-нибудь послабления, чтоб не шумели они! Люди оценят и успокоятся. Много и не надо, так, чтобы страсти утихли! — предложил я.
— Интересно вот только, что предложить, — озадаченно протянул Левицкий, видимо, ему эта мысль понравилась.
— Да хоть баню устроить. Люди погреются, помоются, и то хорошо, — предложил я.
— Баня, баня… Да, пожалуй, я переговорю с Александром Валерьяновичем и попробую склонить к этому. Он мне показался человеком весьма здравомыслящим, — медленно ответил Левицкий.
— Премного благодарен… — кивнул я.
— Да ну что вы, — отмахнулся он, но было видно, что ему приятно. Распрощавшись с ним, я вернулся в барак. Теперь оставалось только ждать.
С утра на перекличке было тихо, никто не бузил и ничего не требовал, и Рукавишников, напряженно следивший за партией, немного успокоился.
Как выяснилось вечером, офицер действительно внял совету, пошел нам навстречу и разрешил устроить баню.
Отгородив рогожами часть острожного барака, арестанты, возбужденно галдя от нечаянной радости, натаскали целую сажень сухих березовых дров. Чтобы пар не убегал, щелястую крышу законопатили ветошью и утеплили лапником. Принесли откуда-то железный ухват и две дюжины кирпичей, прикатили десяток тяжеленых чугунных ядер. Потом назначенные истопниками арестанты, включая меня, долго калили эти кирпичи и ядра, то и дело доставая их из печи ухватом и обдавая ледяной водой, нагоняя пар. А с ближайшего колодца таскали воду в две небольшие бочки, та была холодная, и мыться в ней не хотелось, но это лучше, чем ничего.
Наконец, раскалив кирпичи и ядра до нужной степени, мы, назначенные истопниками, объявили, что пар готов. Первыми запустили нашу, мужскую, часть партии — человек по двадцать за раз. Пространство за рогожей тут же наполнилось гомоном, плеском и фырканьем. Моя задача, как и других истопников, была следить за паром, подливать воду на раскаленные камни и ворочать их ухватом.
Стоя возле импровизированной каменки, я ощущал жар, смешанный с ледяными сквозняками. Воздух был густым и