Вторым собеседником Шэна был монах Лян из храма Белой Лошади. От него мальчишка узнал, что человеческая жизнь — словно утренняя роса, беззащитное пламя лампы, открытое ветру, а мир лишь постоялый двор для путника. Бредить суетными целями — всё равно, что инкрустировать лёд или рисовать на воде. Монах изгонял демонов из одержимых, этим и зарабатывал. Сам Лян, беседуя с Шэном, часто замечал такое, что после разговора с ним порой молчал целыми днями, однако общение не прекращал.
Госпожа Чжао часто видела их вместе.
Третий собеседник Шэна был хуже всех, ибо госпожа Чжао никогда его не видела. Однако её сын неоднократно беседовал с ним, сидя в одиночестве на веранде их дома, называя его господином Фу. Об этом Чжао Ши вообще старалась не думать.
…Но почему сейчас из-за нескольких слов сына они неожиданно обрели кров над головой, и Шэн, как поняла Чжао Ши, уверен, что кров этот станет их домом, а их положение в доме скоро даже упрочится? Почему он так решил?
— Я подумала, — сказала Чжао Ши сыну, — что мне стоит подойти к ней и предложить…— она указала рукой на расшитый ворот платья. — Я могла бы шить на семью и мы бы не чувствовали себя нахлебниками.
Слова замерли у нее на губах: на лице сына точно проступила маска демона: ярость с вздувшимися на лбу венами смягчалась легкой улыбкой.
— Ты что, матушка, с ума сошла? — тихо и зло прошипел он. — Моя мать никогда не будет прислугой в доме моего отца. Поняла?
Госпожа Чжао испуганно подалась назад и поспешно кивнула. Маска демона тут же исчезла с лица сына.
* * *
[1] 720 год н.э.
Глава 3
«Сяо-чу» 小畜 Воспитание малым
Когда не время мечтать о великом, выигрывает тот,
кто умеет довольствоваться тем, что есть .
— Как чувствуешь себя, Сюаньжень? — Цзинлун склонился над проснувшимся учеником.
Сюаньжень вздохнул. Закрылась рана — забыл о боли. Спина за прошедший месяц зажила, легкие очистились, и только голову по вечерам сжимало непонятной болью, от которой пекло глаза, кровил нос и временами глохли уши. По ночам ему снились очень странные сны. Нынешней ночью он видел во сне Сяо Ху, своего лиса, который пришел к нему в чиновничьей шапке шан чжуго[1] и потребовал трижды поклониться ему, ибо теперь он, лис Сяо Ху, принимает его как своего названного сына и именоваться он будет Ху Сюаньжень. Во сне растерянный Сюаньжень, хоть и ощущал во всём происходящем что-то нелепое, покорно трижды поклонился лису и проснулся.
И приснится же такая несуразица? Во-первых, лис умер. Во-вторых, он никогда не ходил на задних лапах и не надевал шапку чиновника высшего ранга. И откуда у лиса может быть столь высокий ранг? И, наконец, зачем лису Сюаньжень в сыновья?
— Всё в порядке, учитель.
Цзинлун вздохнул.
— У тебя всегда всё в порядке, — проворчал он, — но тянуть больше нельзя.
Сюаньжень удивился.
— Тянуть? В монастырь Небесной росы меня примут в любое время.
— Заткнись со своими шуточками. С такими талантами — в монастырь? Ещё чего не хватало. Я подал прошение в ямэнь[2], и Чжоу Тау подписал документы. Отныне ты — мой приёмный сын Чень Сюаньжень. Поедешь в Чанъань. За пару недель доберешься. Под инь моих заслуг[3] сдашь экзамен.
Сюаньжень смутился, однако быстро пришёл в себя и трижды поклонился учителю, ставшему отцом. Перед ним смутно мелькнуло воспоминание о ночном сне, но тут же и растаяло. Потом он нахмурился. Экзамен? Должность? Мечта о чиновничьей шапке, что и говорить, была затаённой мечтой любого в Поднебесной, ведь даже бог процветания Цай-Шень, сидящий за жертвенным столом со слитками серебра и золотой курильницей, изображался в шапке чиновника.
Однако шансы на успех экзаменующегося оценивались как один к ста…
На высших экзаменах в столице проверяли способность разбираться в конфуцианской классике, умение написать эссе по государственному управлению и политике, способности в поэзии. Богатство и благородное происхождение не требовалось: попытать счастья мог любой, чей отец не был ремесленником или торговцем. Однако будь ты мудр, как Лао-Цзы, но уродлив или хром, — не видать тебе допуска к экзамену. Чиновник представлял императора: красивая осанка, внешность, речь, почерк были не пустыми формальностями. И понятно, что ухоженные аристократы получали преимущество перед простаками.
Считалось, что чиновники должны представлять собой исключительно «достойных и честных» людей. Поэтому к экзаменам не допускались рабы, актёры, преступники и дети продажных женщин. Заслуги же отца, его ранг, титул, наградные должности, напротив, облегчали сыну доступ на высшие отборочные экзамены для занятия должности.
Однако получить допуск — не значило сдать экзамен и стать чиновником.
Стоило ли ехать? Сюаньжень задумался. Если он провалится — разочарует единственного человека, который не предал его в трудную минуту. Значит, надо ехать. Уже одно то, что Цзинлун защитил его своим добрым именем, позволил называться сыном, пользоваться его рангом, и верил в него, на взгляд Сюаньженя, просто запрещало отказ.
— Я поеду, отец. Но… как вы сами оцениваете мои шансы на экзамене?
Цзинлун пожал плечами.
— Огонь в бумагу не завернёшь. Твоя память удивительна, таланты огромны, внешне ты привлекателен. Однако в тебе нет яростного стремления вперед, и ты, как я замечал, всегда довольствуешься малым. Если перед тобой стоят золотая и глиняная чаша — ты всегда выбираешь глиняную.
— В глиняной чаше дольше сохраняется теплой еда, и она не обжигает руки, отец. К чему мне золото? Имея даже десять тысяч полей, за день не съесть больше мерки риса, хвалиться же избытком золота — только привлекать воров.
— Логично, но тебя мало кто поймет. Ты отказался от борьбы за наследство в семье, — это сила или слабость? Ты силен, как тигр, но