А некоторое время спустя до ушей моих донёсся хоть и отдалённый, но весьма внушительный грохот.
– Ну, вот и всё! – сказала я Уигуин, которая, уже успела подняться с земли и теперь, словно окаменев, тоже смотрела в сторону леса, туда, где чёрные и оранжевые клубы дыма свидетельствовали о набиравшем силу могучем лесном пожаре. – И нету больше никакого подземелья, и нету никакого хранившегося в нём оружия. И всех тех, кто находился в это время внизу или даже на поверхности в радиусе не менее двух километров, от всех их, вообще, ничего не осталось. Даже пепла…
– Там быть все наш лекарки… – тихим и каким-то безжизненным голосом проговорила Уигуин. – И все вождь кланы и орды… все, до единый. Ты их всех разом уничтожить…
– Что поделаешь, – сказала я. – Совершая зло, всегда надо ожидать ответного зла. И потом… не я же всё это начала, в конце концов…
Обогнув всё так же неподвижно стоящую на дороге лекарку, я пошла дальше. Впрочем, Уигуин тотчас же меня окликнула.
– Ну, что ещё? – спросила я, оборачиваясь.
– Убей! – всё тем же безжизненным голосом попросила крыса.
– Нет! – покачала я головой. – Хочешь – умри сама! У тебя для этого имеются все необходимые возможности.
– Ты не понимать! – с каким-то отчаяньем даже выкрикнула Уигуин. – Мне нельзя сама делать это. Никак невозможно такой. Во имя наш прошлый дружба, прошу – убей!
– Нет! – повторила я. – Я не окажу тебе такой милости, и не надейся! Не можешь сдохнуть сама, обратись за помощью к своим разлюбезным крысам. Мне думается, ни одна из них не откажет тебе в такой малости, особенно, учитывая всё то, что ты натворила сегодня. Впрочем, любой из жителей резервации тоже охотно тебе в этом поможет, только попроси!
Ничего на это не отвечая, лекарка вновь подошла ко мне почти вплотную. Впрочем, бросаться с визгом на мой почти неуязвимый скафандр или совершать вторично какую-либо подобную глупость, Уигуин, надо отдать ей должное, не стала. Вместо этого просто присела на обочине.
Я смотрела на неё, она смотрела на меня (хоть вряд ли могла Уигуин рассмотреть что-либо сквозь чёрное это стекло)… а потом…
Потом я почувствовала вдруг невольную жалость к лекарке.
Этого ещё не хватало!
После того, как она так подло использовала мою к ней великую привязанность и великое моё к ней расположение (и если это нельзя назвать дружбой, то, что же тогда есть дружба, чёрт меня побери?!)… и вот после всего этого…
После того, что крысы, следуя её хитроумно задуманному плану, проделали с жителями посёлка (а так же, с мужской частью населения резервации)… после всего этого ещё и жалеть её, эту хитрую, коварную и безжалостную тварь?!
Жалеть, после того, как девушка, которой я так и не смогла ничем помочь в посёлке, исступлённо целовала отрубленную голову матери и шептала ей на ухо ласковые бессвязные слова?!
После того, как малыш Алекс предпочёл ужасную смерть убогому и безрадостному существованию круглого сироты?!
Но я всё равно ощущала жалость (вернее, некое брезгливое подобие жалости) и ничего не могла с этим поделать…
– Скажи, – неожиданно даже для самой себе обратилась я к Уигуин, – ведь должна же быть у тебя какая-то личная причина для столь великой ненависти к людям? Именно личная причина, а не то, о чём ты мне только что наговорила! Нет, я не спорю, ты и в самом деле можешь быть столь великой патриоткой своего крысиного народа, что этого тебе вполне достаточно для безжалостного умерщвления всех людей без разбору, независимо от расы, пола или возраста… но что-то мне не особо в это верится! Какая-то глубоко личная причина для всего этого должна всё же существовать, разве не так?
Крыса ответила не сразу. Некоторое время она лишь молча смотрела на меня, точнее, на чёрный блестящий овал в передней части моего шлема.
– Ты правильно догадаться, – наконец-таки, проговорила она. – Причина иметься одна и мой сейчас тебе её рассказать. Верней, один случай из мой прежний жизнь. Ты слушать?
– Я слушаю, – сказала я, глядя при этом не на крысу, а на всё густеющие клубы дыма над лесом. – Говори!
– Я знать, как погибнуть твой мама, – тихо, еле слышно проговорила Уигуин. – И какой ненависть после это к крысам твой иметь. Но я рассказать тебе хотеть, как мой мама когда-то смерть принять. Ведь у каждый из крыс тоже быть свой мама, которую она любить и которая любить её тоже…
Лекарка замолчала на мгновение, и я тоже молчала и глаз не сводила с чёрного клубящегося облака над тем местом, которое некоторое время было мне вместо дома…
Дома, который у меня так подло отняли когда-то…
Вместе с мамой…
– Ты меня слушать? – встревожено поинтересовалась Уигуин.
– Я тебя слушаю, – сказала я. – Продолжай…
– Мне быть тогда третий год всего, – продолжила своё повествование лекарка. – По ваш понятий, это подросток есть, лет на двенадцать ваш. Я одна выжить у мама со всей мой выводок и потому очень хотела младший сестрёнки иметь. Очень хотеть за ними ухаживать, играть с мои сестрёнки маленькие, маме всячески помогать их правильно воспитать. Но мама всё никак беременность не получаться и я уже надежда всякий потерять почти. А потом у мамы получиться и я радоваться этому весьма.
Уигуин вновь замолчала и посмотрела мне в лицо. Впрочем, смотрела она по-прежнему лишь на чёрное лицевое стекло скафандра и видеть в нём могла разве что искажённую свою физиономию.
– Я слушаю, продолжай, – сказала я, и крыса заговорила вновь.
– В тот день мы идти с мама по лес, потому как еда не быть совсем в наш нора и нужно было хоть немного провизий заготовить. Мама тяжело идти было, также опасность много вокруг, но мы далеко от дома не отходить, тем более, что день быть, когда самый опасный лесной животный прятаться до темнота. Мы идти и мама много рассказывать мне о мой будущий сестрички, а я так радоваться, а потом мы неожиданно наткнуться на человек. Несколько их быть: двое из посёлок, трое из резерваций…
Крыса вновь замолчала, словно наново переживая то давнее событие, но я тоже молчала. И просто ждала продолжения.
– Они заметить мама, а меня не заметить пока. И тогда мама повелеть мне на земля лечь и мхом забросать сверху. А сама кинуться в сторона, отвлекать их чтобы. Но убежать мама не мочь уже по причина скорой начало родовых схваток…