– Я прошу вас, комиссар, осознать всю серьезность ситуации с точки зрения юридической процедуры и сотрудничать с нами в полной мере. – Ловати строго посмотрел на Каларно.
– Я уже сотрудничаю с вами в полной мере, – ответил Каларно. – Убийца Карло Варци схвачен. Неопровержимые доказательства его вины переданы в прокуратуру. Оружие преступления, баллистические экспертизы, отпечатки пальцев, свидетельские показания – весь пирог на столе. Судебный процесс начат. – Каларно посмотрел на Ловати. – Через сорок восемь часов вы будете председательствовать на нем, господин судья. Какие еще правильные юридические процедуры мы здесь с вами придумываем?
Лавати потянулся к нему.
– Послушай меня, Андреа. Ты отличный полицейский…
– Давайте без этого. Ближе к делу.
– Мы все время говорим о деле! У нас проблема. Очень серьезная проблема: противоречие двух отчетов. Эти необъясненные следы крови указывают на то, что кто-то еще, мы не знаем кто, был ранен, а может, и убит во время перестрелки. И если это так… – Голос Ловати взлетел на пару октав, почти до визга. – Если это так, то речь идет о сокрытии улик, Каларно! Может быть, даже о сокрытии трупа!
– Андреа, – произнес Гало умиротворяющим тоном, – постарайся представить себе, что может повлечь за собой этот факт, если его озвучит в зале заседаний защита Апра?
– Никто этому не поверит. Нет свидетельств. Нет доказательств. Нет абсолютно ничего.
– Ты так думаешь? Вчера я в течение четырех часов разговаривал в моем офисе с адвокатом Апра. Четыре проклятых часа, Андреа! Ты знаешь, кто адвокат у Апра?
– Уверен, в моей памяти этого имени нет. Я блюю не больше одного раза в день.
– Это Марчелло Сантамария! – Гало округлил глаза. – Личный адвокат Франческо Деллакроче. Дона Франческо Деллакроче. Кто это такой, надеюсь, тебе объяснять не надо?
– Не надо. Больше того, Пьетро, я уверен, что именно Деллакроче послал Апра убить Карло Варци и его ребят.
– Это надо еще доказать, Андреа. До-ка-зать. Ты меня понял? На хорошо организованном судебном процессе, перед судьями, перед присяжными… В любом случае, сказать, что Сантамария – большая сволочь, это бледный эвфемизм.
– Я прищемлю хвост этому Сантамария!
– Ошибаешься, это не твоя обязанность, – повысил голос Гало. – Это должны сделать судья Ловати, я как обвинитель и присяжные в зале заседания… Но, уверен, Сантамария обязательно воспользуется моментом, чтобы засветить факт противоречия отчетов перед прессой и телевидением.
– В жопу всю итальянскую прессу и телевидение! Это Карло Варци мы закопали в землю три недели назад! Твоего друга и коллегу Карло Варци! Моего друга Карло Варци… Мы взяли убийцу. Мы имеем все доказательства, чтобы засадить его за решетку. А ты чем занимаешься? Ты озабочен только тем, что может подумать общественное мнение, если этот мафиозный крючковорот раздует историю, сочиненную мудаком-профессором! Ты на чьей стороне, господин судья Пьетро Гало?
– Хватит! Все! – Ловати ударил кулаком по столу. Некоторое время оба судьи смотрели на Каларно, как укротители на внезапно взбесившегося тигра. Впрочем это было близко к истине.
Ловати встал и принялся медленно ходить вокруг стола. Его голос был едва слышен на фоне завывавшего ветра.
– Комиссар Каларно, я тоже читал отчет профессора Мариса.
– Получили удовольствие?
– Уймись, Андреа. И помяни мое слово, если все рухнет, на ногах не устоит никто. По мнению адвоката Сантамария, в операции по задержанию Апра принимала участие специальная команда министерства внутренних дел. Прекрасно подготовленная, на уровне армейского спецназа. И один из членов этой команды был ранен или убит во время перестрелки. Этим он объясняет наличие неизвестных следов крови. Это, разумеется, только теория. У нас нет подтверждения существования такой команды.
Ловати повернулся к Каларно и уставился ему в глаза.
– Вам что-нибудь известно о существовании подобной команды, комиссар Каларно?
Каларно выдержал взгляд судьи.
– Нет.
– То есть вы не знаете. А если бы знали, мне бы не сказали, я прав?
– Не сказал что?
Шея Ловати пошла красными пятнами.
– Комиссар Каларно, вам известно, что как прокуратура республики, так и МВД, должны не только быть в курсе, но также и санкционировать применение любых средств, повторяю, любых, средств, которые выходят за рамки инструкций, принятых для работы полиции, не так ли?
– Да, я знаю.
– И вам известно также, что любое из подобных средств, включая использование специальных команд, если они принимали участие в операции против Апра, должны быть упомянуты в вашем отчете?
– Разумеется, известно.
– Вы упомянули о подобном средстве в своем отчете?
– Нет.
– У вас есть объяснение по поводу противоречия двух отчетов по одному и тому же эпизоду?
– Никаких объяснений.
– Комиссар Каларно, может, вы написали не всю правду в своем отчете? В отчете, адресованном прокуратуре и МВД, отчете, который является основой судебного процесса по делу Кармине Апра?
Каларно, не отвечая, спокойно смотрел на Ловати. Это был конец. И он это знал. Его распяли. Прибили гвоздями к кресту.
– Знаете, что случится в зале суда, комиссар? – Ловати сел на стул. – Сантамария разнесет ваш отчет в пух и прах. И если не удастся разнести в клочья вас, примется за ваших людей, одного за другим, пока кто-то из них не проговорится.
– И судья Ловати будет вынужден признать недействительной всю судебную процедуру, Андреа. – Гало опустил голову. – Этим все и закончится.
Каларно сидел, слушая завывание ветра. Варци, четверо его телохранителей, этот несчастный парень из «беты». Все потеряно. Из-за ничего. Никакой надежды.
– Андреа…
– Что еще?
– Нам самим хотелось бы знать, кому принадлежит эта кровь. Или то, что произошло там на самом деле.
– И тогда, к чему был весь этот диалектический онанизм?
– Онанизм? Это реальность, Андреа. Реальность, которую ты создал своими руками, нравится тебе это или нет. – Гало заерзал на стуле. – Мы вынуждены были пойти на договоренности с Сантамария и Апра.
– Что вы имеете в виду?
Гало и Ловати переглянулись. Затем Ловати поднял глаза к потолку.
– Апра раскаивается.
Каларно захохотал. Его дед по материнской линии, старый солдат, участник Первой мировой войны – из полного батальона домой вернулось только шесть человек – и все же этот старый сумасшедший никогда не терял способности смеяться, и в первую очередь, над самим собой. В самой страшной трагедии всегда просматривается самый комичный фарс. Так он всегда говорил. И был прав.
– Ну конечно же, раскаивается, – перестал смеяться Каларно. – Ох, как же он раскаивается, несчастный мерзавец, придавленный виной. Мое сердце кровью обливается от одной только мысли о том, как он