Миссис Хьюш кротким голосом пояснила:
– По нашим с Мэри многолетним наблюдениям, вы, уважаемый профессор Хьюш, как нам кажется, склонны считать, что наука может двигаться только спиной вперед.
– Что? По вашему мнению, я могу только пятиться вперед?
– Не только вы, но и вся представляемая вами наука.
Тут супругам снова пришлось налечь на педали, чтобы войти в поток электромобилей на шоссе.
– Вы, может быть, считаете, что и сейчас мы пятимся в направлении Кембриджа? – нарушая режим дыхания, выпалил профессор Хьюш.
– Вовсе нет. Мы с Мэри имели в виду вашу приверженность научным традициям и вашу уверенность, что все новое рождается только из анализа пройденного, чем и обусловлено, образно говоря, движение спиной вперед, которое ничем не хуже движения лицом вперед, когда не видно, что осталось позади.
– Сзади остался Лондон. Дышите ровнее, не задыхайтесь. Постарайтесь вспомнить наши прежние велосипедные прогулки, сблизившие нас. Ваше несогласие с моими доводами не дает вам права замедлять ход. Прошу налечь на педали. В конце концов, я имею право получить ответ не только от профессора Джосиан Белл, но и от стажера Мэри Хьюш-Белл.
И снова миссис Белл уступила мужу, прекратив спор, зато веломобиль несся в потоке электромобилей, не уступая им в скорости.
Наконец они доехали до радиообсерватории.
Когда профессор Джордж Хьюш вошел в свой кабинет, в котором сейчас Мэри сидела за его столом, склонив стриженую головку над утренними газетами, по всей видимости, не в первый раз перечитывая их, он воскликнул:
– Что это может значить?
Мисс Мэри подняла свои невинные глаза на отца и с обезоруживающей улыбкой ответила:
– Только то, па, что эти газеты прочтут в Канаде.
Хьюшу все сразу стало понятно; когда Мэри была еще студенткой, этот канадский стажер, красавец с модными кудрями до плеч, слишком много внимания уделял ей (он выдумывал для нее всякие прозвища вроде «Дианы со стриженой головкой» или «Радиоледи»), скрывая при этом, что у него в Канаде остались жена и двое детей. Может быть, в Канаде свои представления о джентльменстве, но у профессора Хьюша в этом вопросе не было расхождений со своей дочерью. Он поощрял ее стремление преуспеть в радиоастрономии больше мужчин и особенного одного из них – коварного Генри Гвебека.
Однако профессор Хьюш не мог так просто отказаться от своего возмущения, вызванного пренебрежением к нему как к руководителю радиообсерватории только из-за того, что он всегда был чужд псевдонаучных сенсаций.
– Я понимаю вас, – сказал, сдерживая себя, мистер Хьюш, – но не откажите в любезности пояснить, почему мне не удалось при каждодневном просмотре записей автоматов увидеть якобы принятые вами сигналы?
– О, это очень просто, па! Вы всегда оставались в своем собственном времени.
– В каком же еще времени прикажете мне оставаться? – заворчал мистер Хьюш.
– Я имею в виду, что сигналы с населенных миров могут приходить из другого масштаба времени.
– Из другого масштаба времени? Вы что? Воскрешаете теорию всеми забытого Эйнштейна?
– В самом деле, – ответила Мэри, все так же невинно глядя на отца, – почему бы не допустить, что во Вселенной могут существовать миры, движущиеся относительно нас с субсветовыми скоростями? В этом случае посланные от них сигналы будут приняты у нас необыкновенно растянутыми.
– И чтобы их распознать, вы делали ускоренную перезапись радиосигналов?
– Вы совершенно правы, па. Ведь я ваша ученица, как и ученица миссис Белл тоже, – добавила она, глядя в сторону матери.
– Разумеется, разумеется, вы дочь и ученица своих родителей. Значит, чрезвычайно замедленные радиосигналы проходили мимо моего внимания?
– Не только вашего, па, но и мимо внимания всех радиоастрономов мира, по преимуществу, как мне кажется, мужчин.
– Конечно, мужчины среди них преобладали, в отличие от нашей радиообсерватории, где я в меньшинстве, – недовольно согласился мистер Хьюш.
– Ускоренные перезаписи принятых нашим радиотелескопом сигналов дали удивительную картину. Вы сами увидите ее сейчас.
Семья ученых в полном составе направилась по крытой галерее к радиотелескопу.
Аппаратная меньше всего напоминала обычную обсерваторию с куполом и гигантским телескопом, у окуляра которого астрономы, познающие Вселенную, проводили бессонные ночи.
Радиотелескоп работал при любой погоде, и сигналы с него записывались в этом зале, напоминавшем автоматическую диспетчерскую какого-нибудь завода или энергостанции.
При первом же взгляде на запись с повторяющимися всплесками радиосигналов профессор Хьюш закричал:
– Вот-вот! Так я и знал! Вот отчего появился библейский миф о том, что женщина создана из ребра мужчины!
– Вы получили в таинственном радиопослании из космоса разъяснение по этому поводу, уважаемый профессор Хьюш? – не без иронии спросила его супруга.
– Если хотите, то именно так! – торжественно заявил мистер Хьюш.
– Хотелось бы их выслушать.
– А разве самим вам, двум женщинам, непонятно, что здесь сделано все наполовину, как и вообще свойственно женской половине?
– Половине чего? – голос миссис Белл, утратив прежние кроткие интонации, лучше всего говорил о том, что она вряд ли оценила по достоинству каламбур супруга.
– Половине человечества, – нашелся мистер Хьюш. – Я имею в виду, дорогие мои леди, что работа сделана наполовину потому, что перезапись надо ускорить вдвое.
– Зачем? – удивилась Мэри. – И этой скорости, которой так трудно добиться в наших условиях, вполне достаточно, чтобы по одному виду сигналов судить о том, что их автор, несомненно, разумное существо.
– Этого мало, почтенные леди. Мало, ибо запись пока сделана не в звуковом диапазоне, а надо, чтобы она зазвучала, как голос из космоса.
– Голос из космоса? – обрадовалась Мэри. – О, па, я недаром всегда хотела походить на вас! Ведь это вызовет еще большую сенсацию. Какой же у них голос, какой?
– О, это нам предстоит услышать, и очень скоро. У меня есть свои соображения относительно того, как это сделать, – уже деловым тоном заявил профессор.
Обе женщины с нескрываемым восхищением смотрели на него.
Возможно, это был тот редкий случай, когда в их семейном и научном споре последнее слово осталось за ним.
ГОЛОС ИЗ КОСМОСА
Когда Надю выписали из «приюта спокойствия» и она приехала домой, мать встретила ее на крыльце. Наталья Витальевна молча обняла повисшую у нее на шее дочь.
– Ну хватит, хватит, – она гладила вздрагивающую от рыданий Надю. – Вернулась живой – это главное.
– Мамочка, милая! Я больше никогда, никогда не буду!
– Никогда? – сквозь выступившие слезы спросила Наталья Витальевна с горечью. – Трудно поверить. Разве что поумнеешь и поймешь, что твоя жизнь принадлежит не только тебе, но и деду, и маме твоей, которая папу уже утратила, а за деда трясется… Кстати, дед твой велел передать, что в наказание ты должна его где-то там в парке