Перышко, один из старших среди младшего возраста, так и сделал, а Ворсинка, мальчуган, восседавший на правом плече патеры Шелка, сумел, хоть и не слишком ловко, подхватить полотенце, не уронив.
– Патера, – отважился подать голос Перышко, – а ведь ты сколько раз говорил: хоть какой-то урок заключен во всем на свете.
Шелк, кивнув, утер полотенцем лицо, взъерошил и без того изрядно растрепанную золотистую шевелюру. Подумать только: он удостоился прикосновения бога! Самого Иносущего – ведь Иносущий, пусть и не принадлежит к Девятерым, тоже, вне всяких сомнений, бог! Бог, ниспославший ему – ему – просветление!
– Патера?
– Я тебя слушаю, Перышко. О чем ты хочешь спросить?
Однако просветления ниспосылаются теодидактам, а он вовсе не святой-теодидакт, вовсе не ярко раскрашенный образ в златом венце на страницах Писания! Как может он сказать этим ребятишкам, что посреди игры в мяч…
– Если так, чему учит наш выигрыш?
– Что нужно держаться. Стоять до конца, – отвечал Шелк. Все его мысли по-прежнему были заняты наставлениями Иносущего.
Одна из петель калитки, ведущей во двор для игры, давным-давно треснула; двоим из мальчишек пришлось приподнять створку, чтобы со скрипом, со скрежетом распахнуть калитку. Уцелевшая петля наверняка тоже вскоре сломается, если не принять меры…
Многие теодидакты не проповедовали вообще (по крайней мере, так рассказывали в схоле). Другие проповедовали только на смертном одре, и сейчас Шелк, пожалуй, впервые понял отчего.
– Вот мы держались до самого конца, но все равно проиграли, – напомнил ему Бивень. – Ты ведь больше, тяжелее меня. Больше любого из нас.
Шелк, согласно кивнув, улыбнулся:
– Разве я говорил, что цель в одной только победе?
Бивень раскрыл было рот с намерением что-то сказать, но так и не проронил ни слова и, судя по взгляду, крепко о чем-то задумался. У калитки Шелк, спустив с плеч Королька с Ворсинкой, отер полотенцем мокрый от пота торс и сдернул с гвоздя черную нательную рубашку, снятую перед игрой. Солнечная улица тянулась параллельно солнцу, на что и указывало ее название, и в этот час жара вокруг, как обычно, царила адская. Стоило Шелку нехотя накинуть рубашку на голову, в нос шибануло запахом собственного пота.
– Вот ты, например, – заметил он, устремив взгляд на Ворсинку, – проиграл, когда Бивень отнял у тебя мяч, однако выиграл вместе со всей нашей командой. О чем это нам говорит? Чему учит?
Малыш Ворсинка смущенно потупился.
– Что выигрыш и проигрыш – еще не все, – ответил за него Перышко.
Казалось, свободным черным ризам, надетым поверх рубашки, не терпится запахнуться наглухо.
Как только пятеро мальчишек затворили за собою калитку во двор, над Солнечной улицей замаячила бледная, расплывчатая тень летуна. Мальчишки вскинули головы, устремили полные неприязни взгляды к небу, а двое-трое из самых младших нагнулись в поисках подходящих камней, хотя путь летуна пролегал втрое, если не вчетверо выше верхушки самой высокой, статной из башен Вирона.
Шелк тоже, замедлив шаг, с давней неистребимой завистью уставился ввысь. Имелись ли среди мириадов других мимолетных видений и летуны? Вроде бы да… однако ему было явлено столькое!
В слепящем сиянии незатененного солнца несоразмерно огромные, полупрозрачные крылья летуна сделались почти незаметными. Казалось, жутковатая, угольно-черная на фоне залитого кипучим золотом небосвода фигура – руки раскинуты в стороны, ноги вытянуты, сведены вместе – мчится по небу вовсе без крыльев.
– Если летуны принадлежат к роду людскому, швырять в них камнями – несомненное злодеяние, – напомнил Шелк подопечным. – Если же нет, вам надлежит задуматься: возможно, они пребывают много выше нас не только в сем, темпоральном, но и в духовном круговороте… пусть даже подглядывают за нами, в чем я лично сомневаюсь, – словно бы спохватившись, добавил он.
Быть может, они тоже достигли просветления, отчего и способны летать? Быть может, кто-то из богов или богинь – к примеру, Иеракс либо его отец, сам правящий небом Пас, – одарил их, своих любимцев, искусством полета?
Рассохшиеся, перекошенные двери палестры не желали отворяться, пока Бивень не одолел щеколду в мужественной борьбе. Первым делом Шелк, как обычно, отвел младших мальчишек к майтере Мрамор.
– Мы одержали славную победу, – сообщил он ей.
Майтера Мрамор в притворном унынии покачала головой. Ровный овал ее лица, отполированного до блеска бессчетными протираниями, блеснул в свете солнца, падавшем внутрь из окна.
– А мои девочки, патера, увы, проиграли… бедняжки. Сдается мне, большие девчонки майтеры Мяты становятся все сильней, все проворнее с каждой минувшей неделей. Не кажется ли тебе, что наша милосердная Мольпа могла бы прибавить проворства и моим малышкам? Похоже, она совершенно о сем позабыла.
– Сдается мне, твои малышки, к тому времени, как наберутся проворства, сами станут большими.
– Должно быть, так оно и есть, патера. Сама-то я маленькой хваталась за любую возможность, любой случай отвлечься от уменьшаемых с вычитаемыми да поболтать – о чем угодно, лишь бы подольше не возвращаться к занятиям…
Сделав паузу, майтера Мрамор окинула Шелка задумчивым взглядом. Мерный кубит в ее изношенных, натруженных стальных пальцах согнулся упругой дугой.
– А ты, патера, побереги себя нынче днем. Должно быть, уже изрядно устал, все утро лазая по верхам да играя с мальчишками… гляди, не свались невзначай с крыши.
– С починкой крыши на сегодня покончено, майтера, – широко улыбнувшись, заверил ее Шелк. – После мантейона я собираюсь свершить жертвоприношение… личное, от себя.
Старая сиба склонила блестящую сталью голову набок, будто бы приподнимая бровь.
– В таком случае мне очень жаль, что мой класс не сможет принять в сем участия. Думаешь, без нас твой агнец доставит Девятерым больше радости?
Тут Шелк едва не поддался соблазну рассказать ей обо всем сию же минуту, но вместо этого лишь еще раз улыбнулся, перевел дух и затворил дверь.
Большинство старших мальчишек уже скрылись в классе майтеры Розы. Оставшимся Шелк взглядом велел следовать на урок, но Бивень задержался, шагнул к нему.
– Позволь поговорить с тобой, патера. Всего минутку, не больше.
– Ну, если всего минутку…
Однако мальчишка не вымолвил ни слова.
– Выкладывай, Бивень, – велел Шелк. – Уж не зашиб ли я тебя, не сыграл ли против правил? Прошу прощения, если так. Я не нарочно.
– А правда, что…
Прервав вопрос в самом начале, Бивень умолк, опустил взгляд к растрескавшимся половицам.
– Говори же, будь добр. Говори либо потерпи с вопросом до моего возвращения. Так будет даже лучше.
Взгляд рослого мальчишки скользнул к выбеленной известью стене из глинобитного кирпича.
– Патера, а правда, что нашу палестру и ваш мантейон под снос пустить собираются? Что вам придется переселиться куда-то еще или остаться вовсе без крыши над головой? Отец мой вчера слышал, будто… скажи, патера, правда это или нет?
– Нет.
Окрыленный надеждой, Бивень поднял взгляд, однако столь категорическое отрицание лишило мальчишку дара речи.
– И наша палестра, и наш мантейон