Эта партизанская дорога жива лишь частично, но всё-таки она до сих пор функциональна. Один раз я остановился и внимательно осмотрел следы. Изредка по тропе и автомобили лузерские ездят, и мотоциклы. Попадаются даже следы копыт… В обе стороны.
Как бы то ни было, частота движения совсем маленькая, в последний месяц никто здесь не проезжал, кромки у отпечатков копыт полностью осыпались.
Чем ближе к горам, тем зеленее. Склоны ближних и дальних отрогов укрыты пологом древних хвойных лесов, аккуратно выстилающих на склонах каждую неровность и не прерывающихся даже на почти отвесных обрывах. Под ними — большой язык природного зелёного ковра, просто красота, честное слово. И ведь мы совсем скоро пересечём этот бархат, чтобы выскочить на каменные осыпи…
Колеса «Шеви» в очередной выбили из подкаменной грязи особый ритм, словно барабанную дробь перед боем — это настраивает.
Руль рвался из рук, как живой, а Дино, прижавшись к дверце, ворчал и ругался сквозь зубы. Я тоже. Прямо напротив моего лица по лобовому стеклу наотмашь хлестнула очередная ветка какой-то «ивы», на капоте замелькали сетчатые тени.
Тяжёлый «Апач» ехал по низкому пролеску, распугивая всё живое. Ух ты! Серое небо заслонили тонкие переплетения изогнутых крон. Я торопливо закрыл форточку — так тише, теперь в кабине стали гораздо лучше слышны сочные ругательства.
Дино, выпучив глаза, выкрикивал что-то на итальянском, я рулил, «Апач» петлял между тощих стволиков и бесцеремонно ломал ветви кустов, раскинувшихся по долине вдоль Тропы Лузеров. А это две колеи с прерывающимся рядком высохшей травы, еле заметные среди кустов, сплошь колдобины и выбоины…
Господи, когда эта чёртова Тропа соединится с основной грунтовкой? Теперь мы петляли между холмов, где чахлые можжевельники цеплялись за камни, словно седые старики на Аллее за последние монеты… Где-то справа, за гребнем, темнели зубцы Чёрных гор, через лезвия которых небеса распускали на полосы серые тучи.
— Смотри, дорога!
Уф-ф… Кончилось наше мучение. Пока.
— Пап, как думаешь, правда, что там полно могил? — Дино ткнул пальцем в карту, постепенно наполняющуюся пометками. — Старатели, скауты… Может, их кости уже ящерицы обглодали?
— Да убери ты её в бардачок, порвёшь! А могилы здесь есть, конечно.
Я прищурился, поймав в стекле его напряжённый взгляд, и напомнил:
— Мы тут не для того, чтобы кости искать.
— Ты уверен? Может, в костях вся загадка.
— Не говори ерунды.
— А что? Во всех местных легендах есть кости и духи! Люди про них рассказывают. Духи встают из-под земли и отнимают золото! Сводят с ума. Помнишь, старик в той забегаловке говорил про сломавшийся компас? Гуроны считают, что там бродит тот, кто смеётся в бурю. А ковбои…
Пикап дёрнулся, заскрежетав мостом о валун.
— Ковбои здесь коней хоронили, когда золото оказывалось пеплом, — со знанием дела поведал парень.
— Что ты несёшь⁈ — возмутился я, переключая передачу. — Где ты это услышал? Какой ещё пепел, и зачем ковбоям хоронить коней?
— Девчата на Аллее рассказывали… А мясо лошадей ковбои съедали.
— От горя при виде пепла, или решив идти пешком? — рассмеялся я.
— Э… Почему-то съедали, — пожал плечами adottato. — Скажи, а ты пробовал лошадятину?
— Конину, — поправил я сына. — Много раз, конина вкусная! Последний раз ел её в Хакассии, половину казана, то есть, чугунного котла, в одиночку умял. Но самые вкусные мясные лошади у якутов…
— Это омерзительно! — с негодованием вскричал Дино. — Как можно поедать благородного коня!
— Просто ты не ковбой, — флегматично ответил я, и он на время заткнулся.
И вот уже нормальная, основная грунтовка плавно нырнула в лощину, где воздух пропитался тревогой и сыростью. Ручейки, впадающие в реку Эллис-Крик, петляли меж камней, как серебряные змеи, а над водой кружились стрекозы с крыльями синего цвета. Ручьевая форель пару раз вылетела за оводами, оставляя круги — будто невидимки с другого берега играли плоской галькой в «блинчики». Дино высунулся в окно, и прокричал, что видит в кустах старую покрышку.
— Может, это от каких-то пропавших джипов? — он почти свистел от восторга.
— Может, но мы не будем тормозить возле каждого куска рваной резины.
— «Пропали без вести. Последний маршрут — Чёрные горы!» — пробурчал он, вспоминая газетные вырезки из библиотеки. Начитаются люди жёлтой прессы…
Зверья не видно, кроме птиц в небе. И не мудрено. Мотор «Апача» ревёт так, что и пещерник дорогу уступит.
Ветерок свалился с гор, и я поймал запах шалфея и озона. Над ущельем плыли серые тучи, воруя у природы яркие краски: зелень склонов стала грязно-серой, как старый армейский брезент.
— Смотри! — теперь Дино указал на ближний склон, где меж камней торчал покорёженный крест из ржавых труб. — Могила?
— Да уж не просто памятник… — я прибавил газку, чувствуя, что мотор захлёбывается. — А интересно, где они трубы взяли? Населёнки здесь нет.
— Здесь есть легенды! И каждый камень помнит, как алчность ломала рёбра тем, кто рыл глубже, чем надо! — пафосно произнёс отрок.
Я промолчал, впиваясь взглядом в тропу, что уходила налево и сужалась, словно бутылочное горло. Где-то там, далеко впереди, за поворотом, скалы Ущелья Весёлого Духа тоже смыкались в тёмный зев. Воздух дрожал от напряжения, словно перед ударом грома, которого всё не было.
— А если Весёлый Дух — это не метафора? — вдруг прошептал Дино.
Я лишь прошипел в ответ, и тут же крикнул:
— Богатырская развилка!
Она! И даже примитивный дорожный указатель есть.
— Тормози!
Пикап остановился.
Главный водный перекрёсток Чёрных гор. Красивое место. Здесь текущая с юга река с непроизносимым гуронским названием, которое местные перевели как «Хребтовая», сливалась с банальным ручьём из Ущелья, по непонятной причине отказываясь от своего имени. Далее она течет в долину уже как Эллис-Крик.
Дорога раздваивалась. Накатанная шла на юг вдоль русла Хребтовой, а еле заметная и узкая ныряла в Ущелье Весёлого Духа.
На перекрестке стоял хорошо заметный знак. Капитальное сооружение, богатырское. Ошкуренный столб на бугре был надёжно вкопан в каменистый грунт. Для ищущих на свою сидушку приключений к столбу были приколочены два указателя из заострённых досок.
— Ну что, Дино, сделаем селфи?
— Давай! — загорелся сынуля. — Ты становись с одной стороны столба, а я с другой!
— Непростая задача, однако… — заметил я. — Кто с какой стороны?
Дино крепко задумался. Ему хотелось стать справа, но обманываться грех. Потому что нам налево. А там…
На указателе, направленном в сторону Хребтовой, были выжжены крупные буквы:
УМНЫЕ
Дощечка, направленная в сторону Шахты № 12, адресовалась совсем другому контингенту:
ТУПИЦЫ
— Становимся по одну сторону, вот что, — распорядился я. — Мы уже были единственными лузерами на кривой тропе, в то время как остальные лузеры, нормальные, выбирают городские кабаки. Теперь придётся побыть вот этими… м-да. Что не сделаешь ради науки и Департамента!
…Интересно, почему местные не назвали этот горный массив более романтично? Черные Сьерры, например. Мексиканцев мало?
Ручей Эллис-Крик змеился вдоль узкого ущелья, почти каньона, с берегами, обкатанный паводками и селями. Вода, то кристально чистая, то мутноватая от глины, журчала и бурлила меж валунов, поросших лишайником темно-зелёного цвета. Сосенки Джеффри, искривлённые ветрами, цеплялись корнями за склоны, а кусты манзаниты протягивали к переваливающемуся на камнях пикапу красноватые ветви, будто окровавленные пальцы.
Воздух был густым от запахов хвои и сырости, а сбоку на склоне в качестве стража этого забытого ущелья противно покрикивала сойка — «Гээ-гээ-гээ!». Крикливая птица, такую полезно иметь в таёжном палаточном лагере. Завидев человека или хищного зверя, всегда поднимет шум. Кстати, сойка умеет отлично подражать голосам других птиц, способна изобразить собачий лай, блеяние козы и даже вжиканье двуручной пилы по бревну.