— А если ей будет важно навредить кому-нибудь? — взволновалась я. — Звери же не понимают разницы…
— Вопрос сложный. Но я уверен — ваши звери связаны с вами с детства. Они не безбашенные дикие зверюги, Донна. Это просто ваше сознание с другого ракурса… Сделай зверю удобней. И не бойся его. Доверяй. Он — это ты.
Я слушала, затаив дыхание, и пыталась пропустить эти важные правила глубже в себя, чтобы не я одна их слышала.
— Понятно, что очень страшно осознавать, что часть твоей жизни перестала тебе подчиняться, — продолжал Джастис, — но на самом деле никакая часть тебе и не принадлежала. Это все — иллюзия контроля.
— Я думала, ты специалист по мутациям, — улыбнулась я.
— Робин тяжело было открыться психологам, — усмехнулся он, откидываясь на спинку кресла. — Пришлось заполнять пробелы в обучении. Она меня апгрейдит…
— Она ничего тебе обо мне не говорила? — осторожно поинтересовалась я.
— А какая тебе разница? — прищурился он насмешливо. — Вы привыкли делать вид, что вам все равно… Но это не так. И это тоже важно принять, понимаешь? — Он медленно вздохнул, переводя взгляд поверх крон деревьев. — Мне все больше кажется, что стоит убрать эти ваши баррикады против мира, и все наладится…
— А Робин хоть что-то помнит из ночных похождений?
— Их почти не осталось, — огорошил он меня. — Даже не помню, когда она оборачивалась последний раз.
— Как это? — опешила я. — Я думала, что зверь теперь будет всегда…
— Пока что мне кажется, что у вас свои правила. Зверь — ваш способ снять напряжение внутреннего конфликта.
— Но я же его чувствую, как живого внутри, — возразила я. — Я меняюсь. Джастис, я перестала мерзнуть, как раньше. Я чувствую различия в восприятии окружающих — мир стал казаться более объемным…
Мне вдруг стало обидно, что шанса стать нормальной у меня никогда не будет. Будто посулили эту возможность и отобрали вновь.
— Это все останется. Ты действительно изменилась. — Он напряженно вздохнул. — Но у Робин зверь не приходит просто так… И для меня это индикатор того, что у нее все в порядке…
* * *
К родителям я ехала вся в своих мыслях. Элтон пока ничего толком не узнал, и я решила заняться чем угодно, лишь бы не сидеть дома и не выть в подушку. Сначала хотела поехать на бывшую работу и учинить там допрос с пристрастием, какого черта меня уволили… Но решила не повторять за Хартом, чтобы не исчезнуть вдруг самой в неизвестном направлении.
А еще — чтобы удержаться от исследования территории.
Меня тянуло сунуть нос в каждый ящик и шкаф своего мужчины. И это стремление возникло непривычным внутренним диалогом — мне хотелось именно внюхаться в то, чего касался Рон… ведь его вещей не касался никто, кроме него. Но «привычная я» пресекала это непотребство — еще чего не хватало! Копаться в личных вещах Харта!
Встреча с родителями прошла не в пример последним. Не стало напряжения, недомолвок и попыток обтечь острые углы, потому что и их тоже стало. Я просто рассказала, что Харта взяли под стражу и теперь неизвестно, чего ожидать.
— Может, переедешь пока к нам? — тревожно спросила мама.
— Нет. Там Эрик и его няня. — Я не рассказывала маме о своих новых способностях, нагло пользуясь старыми — искусством вранья. — У меня правда все хорошо. Отчим Харта предложил мне работу у него в отделе по связям с общественностью. Сейчас занимаюсь подготовкой статей для него…
Хватит с нее войны за меня.
— А обвинение Ронана связано с тем делом, в результате которого вы пересеклись? — интересовался отец, напряженно хмурясь.
— Скорее всего. Нам ничего не сказали вчера с Элтоном, — сникла я. — Ему не позволяют сделать ни единого звонка…
Ожидание изматывало. И то, чем я пыталась наполнить пустоту, ни черта ее не заполняло. От родителей я уехала обессиленная тем, что делала вид, что справляюсь. Но справлялась я плохо.
Когда Ронни увидела меня в гостиной, не позволила улизнуть наверх.
— Донна, проходи, мы с Эриком как раз напекли орешков с начинкой. Ты какой будешь, со сгущенкой или малиной с сахаром?
— Оба, — рухнула я на стул.
Эрик поставил передо мной тарелку, схватил печенье и побежал на улицу, а Ронни уже привычно поставила передо мной кофе:
— Знаю я вас — забиться в уголок хочется, да?
— С недавних пор, — пожала я плечами, только тут осознавая, насколько она права. Если раньше я бежала к маме, зная, что та всегда облегчит боль, то с Хартом я повзрослела. Наконец.
— Не надо, Донна.
— Кто бы говорил, — подняла на нее глаза.
Ронни сначала удивилась, но тут же мягко усмехнулась:
— Ты права, конечно. Но я уже все решила. И у меня нет больше любимого мужчины. А у тебя есть.
— Мы сейчас не знаем будущего, Ронни. А в данную минуту мы с тобой не так и различаемся…
— Соглашусь. Но людям свойственно думать будущим… В этом тоже наше различие.
— Ну, в таком случае, бери с меня пример, — пожала я плечами. — Твое «сейчас» не сулит уже перемен — тебе нечего больше бояться. У тебя есть Эрик.
— Мне кажется, ему будет лучше со своими…
— Ты не искупишь вину, пока сама себя не простишь.
Мама так всегда говорила. Но только с возрастом многие вещи становились понятными. Ронни впервые на моей памяти съежилась, изменяя прямой спине:
— Ты не представляешь, что мы творили, — глухо начала она. — Такое сложно простить…
— Но тебе есть ради кого пытаться… Мы же не меняемся сами по себе. Мы меняемся ради других…
Она молчала долго, глядя в стол перед собой. За окном зашелестела от порыва ветра листва, застучал в окна дождь, и Ронни встрепенулась, намереваясь броситься на веранду за Эриком, но тут же себя одернула. Наши взгляды встретились, и я улыбнулась.
— Я подумаю, — покачала она головой, отвечая на мою улыбку.