Спустя где-то полчаса гроза добралась и до нас — первые крупные капли дождя ударили по шляпам, что мы натянули поглубже. Вспышки молний освещали нам путь, превращая ночь в день. Факел быстро погас, но света молний хватало, чтобы ориентироваться.
— Садись сзади! — крикнул я, чувствуя, как холодный дождь стекает по шее, а по руке продолжает расползаться огонь. Эмми не пришлось долго упрашивать — она легко вскочила на круп Звездочки позади меня, обняла, перехватывая поводья.
Гроза бушевала теперь во всю мощь — молнии сверкали так близко, что казалось, они вот-вот ударят прямо в нас.
— Ранчо туда! — прокричала на ухо мне девушка.
Звездочку упрашивать долго не надо было — лошадь поскакала рысью в указанном направлении. А меня каждый толчок убивал. По руке опять потекла кровь, я почувствовал, что теряю силы с каждым метром. Сознание начало уплывать прочь.
Глава 5
Очнулся я, когда меня начали стаскивать со Звездочки. Нога застряла в стремени, Бадди, от которого сильно пахло спиртным, нецензурно заругался.
— Осторожнее! — взвыл я, когда меня наконец, вытащили — Не мешок с бобами.
Но основной ужас начался, когда меня занесли в дом и фермер принялся ковыряться в ране.
— АА! — взывал я, когда Бадди залез пинцетом в самое мясо — Что вы там ищите?!?
— Обрывки ткани — коротко ответил тот.
Фермер склонился над раной, его густые седые брови сошлись на переносице.
Каждое движение отдавалось резкой болью.
— Я научился этому во время войны, — Бадди пробило на разговоры — Служил ординарцем у начальника госпиталя. Битва при Антиетаме — вот где я начал свою практику. Тридцать тысяч погибших и раненых! Это правда, за два дня. Оперировали все — даже конюхи делали ампутации.
Бадди вытащил пинцет из раны, показывая обрывок материи — Вот он, проклятый. Теперь можно промывать и зашивать.
Бадди достал бутылку с виски, Эмми протянула мне сложенный вдвое ремень. Я закусил его, после чего фермер аккуратно влил немного спиртного в рану. Я замычал от боли. Боже, как больно!
Старик начал ушивать рану, делая широкие стежки — Оставлю открытой часть раны — так будет лучше для оттока гноя. Научился этому уже после войны, у индейцев. Они удивительно хорошо разбираются в таких вещах.
— Банноки? — я выплюнул ремень, глубоко вздохнул.
— Эти тоже знают толк в лечении, — Бадди закончил штопать мое плечо, отложил иглу — Хотя сейчас они злы как черти. Говорят, что белые забрали их лучшие охотничьи угодья, в племенах голод, умирают дети. Их отряды уже видели возле города.
— Эмми! — фермер повернулся к дочери — Возможно, нам придется уезжать. Ходят слухи, что индейцы в резервации встали на тропу войны, начались набеги на поселенцев на юге долины.
— Власти пришлют войска — отмахнулась девушка — Мы не можем оставить Итона одного
* * *
Спустя пару часов я почувствовал, как во мне разгорается жар. Каждая клетка организма кричала о своей слабости и жаловалась напролет. Ночь оказалась бесконечной, и когда первые лучи рассвета начали пробиваться сквозь занавешенные окна комнаты, которую мне отвели, я понял, что мне совсем хреново. Голова была тяжёлой, словно наполненная песком, а пальцы дрожали, не слушаясь меня. Я лежал, не в силах подняться, и в бреду всё больше всплывали обрывки моей прошлой жизни — лица, слова, звуки, которые я уже не мог различить. Кошмары одолели меня: мелькали образы давно ушедших дней, и я невольно слышал шёпот голосов, доносящихся из далёких воспоминаний, словно эхом из другого мира. Москва, МИД, заграничные командировки, потом Донецк…
Эмми вошла в комнату, когда уже совсем рассвело. Она мягко помогла мне сесть и начала аккуратно менять компрессы на моей ране. Её руки были нежными, словно те, что ласкали любимого человека, и я почувствовал, как её тепло передавалось мне через ткань бинтов.
— Держись! Это просто рана. Я принесла лекарства.
Девушка выставила на стул рядом флакон. С трудом сфокусировав взгляд, я прочитал название на этикетке. Панацеум. Под названием шел список болезней, от которых лечила настойка. И там было все. Кашель, грудная жаба, лихорадка… Разве что родильной горячки не было. В состав, разумеется, входил опиум, камфора, масло аниса, соль зубного камня и винный спирт. Убийственный состав. В самом буквальном смысле.
— Мне пока не надо — покачал я головой — Справлюсь и так.
— Расскажи мне про Россию! — попросила Эмми — Я слышала, что это самая большая страна в мире. У вас там правит царь?
Я коротко поведал о Романовых, о начале правления Николая.
— А почему нельзя избрать президента? — наморщила лобик девушка — У нас если президент окажется плохим — его заменят на выборах через 4 года. А как заменить плохого царя?
— Никак — я откинулся на подушки, закрыл глаза — Разве что убить. Но наследует сын. Если нет сына, то брат по старшинству.
— Как непрактично!
Постепенно, под заботливыми руками Эмми, мне начало становиться лучше. Жар утих, боль отступала, и я ощущал, как ко мне возвращалась хотя бы крупица прежней силы.
Спустя несколько дней, когда я начал приходить в себя, пришла пора вновь взять оружие в руки. Я не могу быть слабым и больным. Ведь «загнанных лошадей пристреливают».
Но теперь мне пришлось работать над левой рукой — правая висела на перевязи. Эмми была против, чтобы я упражнялся с Кольтом — даже устроила что-то вроде скандала. Дескать, рана откроется, мне станет хуже. Я проигнорировал ее, но пообещал начать с простых упражнений, постепенно их усложняя.
Первые попытки давались с трудом: рука дрожала, прицел был расфокусирован, отдача вызывала боль в плече. Я выдергивал Кольт из кобуры и старался концентрироваться, вспоминая, как когда-то правой рукой достигал идеала меткости. Теперь же я вынужден был тренировать левую, и каждый выстрел был битвой с самим собой.
Сначала один за другим я делал медленные, неторопливые выстрелы по деревянной мишени, установленной на стене ранчо. С каждой новой попыткой координация улучшалась, точность росла. Я чувствовал, как дрожь постепенно уходила, и с каждой минутой становился увереннее в своих силах. Эмми наблюдала за мной, и в её глазах я видел искорку гордости, смешанную с облегчением.
В моменты между тренировками, лёжа на мягкой кровати, я погружался в размышления. Мои мысли то возвращались к старым временам, то уносили меня в неясные