Проводил взглядом бретонца, тяжело вздохнул. Как же медленно всё. Даже если этот Жан, и вправду, настоящим мастером окажется и сможет точно такой же кремнёвый замок сделать; дальше что? Станет у меня два таких мушкета. А мне их десять тысяч нужно. И желательно половину не мушкетов, а значительно более лёгких фузей. Вот только для этого заводы строить нужно. Так что это всё дело будущего; перевооружение моей армии на годы растянется. А, пока, будем использовать то, что на данный момент имеем.
— Что до тебя, Афонька, — повернулся я к Власьеву. — Собирайся опять в дорогу. К шведскому королю поедешь. Предложишь ему тайный союз против Сигизмунда. Он в Курляндии пусть продолжают с поляками биться, а мы, как только самозванца, что сюда польским королём был послан, одолеем, к нему на помощь придём. И, главное, если Карл здесь нам свою помощь предложит, скажешь, что, мол, у государя и без того войско сильное. И года не пройдёт, как всех ворогов, что в его земли пришли, разобьёт.
— Как повелишь, государь, — поклонился мне дьяк.
— Удержишь шведов от вторжения на Русь до тех пор, пока я на московском троне твёрдо не сяду, вновь во главе Посольского приказа встанешь.
— Все силы на то положу, царь-батюшка.
Ну, вот. Ещё одно дело в надёжные руки передал. Власьев — дипломат опытный, а тут ещё у него и личный интерес появился. Так что стараться будет не за страх, а за совесть. А мне к отцу Феофилу заехать нужно. И так уже второй день как в Ярославле, а владыку не навестил. Нельзя так. Тут такое невнимание за опалу принять могут.
У владыки задержался до вечера. Обсудили созыв нового церковного собора после взятия мной Москвы, лишение сана ростовского митрополита с Филарета, предание анафеме самозванца, поговорили о грядущем урожае картофеля и брюквы (большая часть прошлогоднего урожая пошла на семена и была посажена на государственных и монастырских землях), поужинали вместе с подъехавшим по такому случаю на архиерейским двор князем Барятинским.
Обратно я вернулся уже в сумерках, мечтая поскорее лечь спать. Не дошёл.
— Государь, — согнулся в поклоне дворецкий. — К тебе гонец из Москвы прискакал.
— Где, Никитка?
По заведённому мною обычаю теперь вся корреспонденция шла через секретаря и он, разобрав её, уже докладывал мне.
— В кабинете твоё величество ожидает. Велел передать, что новости хоть и не срочные, но важные.
Это что же такого важного мне Грязной мог написать? Неужто сработала моя задумка и мне Скопина-Шуйского с его троюродным дядей поссорить удалось?
Предателя, что служил Шуйским, я выявил ещё зимой, сообщив одному из двух оставшихся подозреваемых, о своём намерении излётом захватить Рязань. И возросшая активность Прокопия Ляпунова начавшего укреплять город и стягивать к нему войска, мои подозрения подтвердили.
Севастьян Шило.
Вот чего спрашивается человеку не хватало? Из простого подмастерья в дети дворяне и воеводы вывел! Как т⁈
Позже, чтобы моего «шпиона» не заподозрили в дезинформации, я громогласно сообщил, что вот хотел мол, пойти на Рязань да в последний момент передумал. И потом ещё пару раз скармливал Шило менее значительные сведения о своих действиях. Укреплял к нему доверие «в верхах», так сказать.
И вот, после того, как ЛжеДмитрий подошёл к Москве, укрепившись в Тушино, нужный момент настал. Отправляясь в поход на Лисовского, я по секрету похвалился своему «верному слуге», что дела Васьки Шуйского совсем плохи, раз уж его родственник, князь Скопин-Шуйский на мою сторону собирается перейти.
Вот, скорее всего, весточку о том, как всё прошло, мне Грязной и прислал. По идее, Шуйский должен поверить. Он даже своему родному брату-бездарю полностью не доверяет, а тут набирающий популярность троюродный племянник. Казнить Скопина царь не посмеет; не в том он сейчас положении, чтобы на кардинальные меры без прямых доказательств решится. Но вот опалу наверняка наложит, а то и темницу посадит.
Как итог, мне и власть в Москве легче захватить, и с князем Михаилом, после устранения Шуйского, проще будет договориться.
— Ну, в кабинете, так в кабинете, — вздохнул я.
Отдых подождёт. Дело важнее. Тем более, заодно и книгу с собой захвачу. Хоть немного полистаю перед сном.
— Государь, — выскочил из дверей кабинета Никифор, как обычно, зашедший туда впереди меня. — Сысой!
— Что, Сысой⁈ — оттолкнул я с дороги рынду. — Что с ним?
Мой секретарь лежал на полу возле стола, скорчившись в позе эмбриона. На столе полусгоревшая свеча, письмо со сломанной восковой печатью, открытая книга с наполовину оторванной страницей.
— Мёртв, — присел рядом с секретарём Никифор.
— Мёртв, — с горечью согласился я, потянувшись было к обрывку страницы в стиснувшихся пальцах секретаря. И замер, обливаясь холодным потом.
Книга! Я настороженно вгляделся в пожелтевшие от времени, потрёпанные, слегка слипшиеся друг с другом страницы. Карл IX. Это мы уже проходили. Нет, я сейчас имею в виду не нынешнего короля Швеции. Тут вспоминается совершенно другой Карл. Тот, что Варфоломеевскую ночь в Париже устроил. И вот какая интересная петрушка получается. Того, французского Карла отравили, подсунув книгу с пропитанными страницами ядом, чтобы освободить трон его брату Генриху III, правившему на тот момент в Польше. И сейчас посылка, вполне возможно, именно из этой страны прилетела. Совпадение? Может быть. Вот только имя у этого совпадения «Иезуиты». Зачем менять оружие, если оно один раз уже успешно сработало? Или всё же Густав сам до такого додумался?
— Никифор.
— Слушаю, государь.
— Книгу закрыть и покуда куда-нибудь убрать. Только осторожно. У неё страницы ядом пропитаны. Шведского принца на дыбу. Я уже завтра хочу знать, откуда он эту книгу взял. И Никиту, заберите. Завтра владыку попрошу, чтобы по всем церквям тризну свершили.
— Всё будет сделано, Фёдор Борисович.
— Всё будет сделано, — прошептал я, выходя из кабинета. — Вот только паренька это не вернёт.
Уже в спальне вспомнил об оставленном на столе письме, но только махнул рукой. Ничего не хочу. Сысой же сказал, что дело не спешное. Вот завтра и почитаю.
А на следующий день объявился Давид Жеребцов.
Глава 15
4 августа 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.
Выдвинув из петель массивный запор, дюжий стражник потянул на себя дубовую дверь в узилище. Оттуда пахнуло кровью, потом, застарелой сыростью,