— Ты бы лучше к своим полкам поехал, воевода. Неприятель уже недалече. Деваться им некуда. Того и гляди, в атаку пойти время настанет, — я закусил губу, уже жалея, что сорвал свою злость на Порохне. В том, что здесь эти душегубы творят, его вины нет. — Данила, — крикнул я уже вслед отъезжающему запорожцу. — Передай воинам; того, кто мне голову этого самозванного царевича принесёт, лично золотым одарю.
— Людишек похоронить, государь?
Никифор. После выздоровления Семёна, он отошёл немного в тень, став сотоварищем главы моих рынд, но от привычки без зова влезать в государеву беседу, так и не избавился. Сейчас ладно. Я нормальным двором так и не обзавёлся и косится в сторону наглого безродного, нахрапом пролезшего в рынды, почти некому. Но скоро всё кардинально изменится. Всё чаще к моему дворецкому, Ивану Годунову, приезжают из Москвы людишки; передают поклоны от того или иного боярина, подносят моему ближнику гостинцы, осторожно интересуются, как государь к появлению их господина отнесётся.
Зашевелились, пауки. Видят, что Годунов силу набирает. Если бы Васька Шуйский Болотникова за горло под Тулой не взял, уже сейчас бы ко мне со всех ног толпою ломились. А так выжидают; смотрят, кто верх в итоге брать будет, и заодно, связи в моём окружении налаживают.
— Как обычно, — кивнул я рынде. — И проследи, чтобы всю деревню как следует обыскали. Никто без погребения остаться не должен. А брат Никита потом за них помолится.
Сысой, поймав мой взгляд, неуверенно кивнул, беззвучно шевеля губами. Эх, нужно нормальным войсковым священником обзаводиться. Никитка, конечно, всё как положено сделает, но он всего лишь монастырский послушник. Не по чину ему похоронные обряды вершить.
Медленно въезжаю в одно из подворий, спешиваюсь перед трупом изрубленного старика, лежащего рядом с одним из своих убийц. По всему видать, бывший воин. Саблю из рук так и не выпустил. Вот только дом свой защитить, всё равно не смог.
А ведь в том, что эти воры здесь зверствуют и моя вина есть. Пусть невольная, опосредственная, но есть. Потому как лжецаревич Пётр сейчас вместе с Болотниковым в Туле сидеть должен, а не в окрестностях Нижнего Новгорода разбойничать. Всё больше меняется история, уходя в сторону от известного мне сценария, и увы не всегда в лучшую сторону.
Отчаянный женские вопль, тут же сменившийся истошным детским визгом, заставил вздрогнуть, обернуться, лихорадочно крутя головой.
— Кажись баба с ребёнком ревёт, — выдал и без того очевидное, Семён, положив руку на эфес сабли.
— А мы посмотрим.
Кони быстро вынесли нас к окраине деревни. Я подъехал к дымящимся развалинам хозяйственной пристройки, жмущейся к чудом уцелевшей от огня избе, горько усмехнулся, покачав головой. Та ещё картина!
Вжавшись всем телом в стену, громко рыдала баба; испуганно, тоскливо, с какими-то едва уловимыми нотками обречённости в голосе. По чумазому от копоти лицу, обильно текут слёзы, оставляя на щеках грязные бороздки. В руках такой же закопчённый котелок. Не менее грязный платок сбился на плечи, обнажив спутавшиеся, давно нечёсаные волосы. Рядом, вцепившись изо всех сил ручонками в ногу матери, отчаянно ревёт трёхлетний мальчуган, испуганно лупая глазёнками в сторону обступивших их воинов. И Никифор, растерянно топчущийся возле них, в тщетной попытке хоть как-то остановить этот водопад из слёз.
— Да что ты воешь, дура! Сказано же тебе; мы царёвы людишки! Не тронет вас никто!
— А ну, тихо!
Не знаю; то ли мой грозный рык так подействовал, то ли вид (всё же, несмотря на отказ рядиться с десяток одёжек, простым воином я не выглядел), но женщина смолкла, ещё крепче прижав к себе ревущего ребёнка.
— Ты кто такая будешь?
— Стешка я, боярин. Гаврилки-скорняка вдова. Смилуйся, боярин!
— А чего голосишь, словно тебя тут режут. Сказано же тебе; не тронет вас никто.
— Так спужалась, боярин, — Степанида ещё крепче прижала к груди котелок. По всему видать, тем что внутри, всё это время они с мальчонкой и питались. — Думала, что тати обратно вернулись. И так в прошлый раз чудом спрятались.
— И как же ты от них спрятаться смогла?
— Схрон у них в хлеву, государь, — ответил вместо бабы Никифор. — Хороший схрон. По всему видать, мастер делал. Если бы малец не захныкал, нипочём бы не заметил. Я туда, а она выть начала.
— Ну, раз нашёл, так и пристрой к обозу, — пожал я плечами. — Здесь им всё равно не выжить. И проследи, чтобы накормили погорельцев. В Нижнем Новгороде придумаем что-нибудь.
Ага. Если я только попаду в этот Нижний Новгород. Всё дело в том, что не рады мне там. Так моему посланцу и сказали. Причём настолько не рады, что создали что-то вроде совета (воеводы на тот момент в городе не было), в который вошли представители духовенства, чиновников, дворянства, служилых и даже посадских людишек. Правда, если уж быть до конца объективным, оборонять город они собрались не только от меня, но и от окопавшегося в Арзамасе царевича Петра, сумевшего каким-то образом удрать из осаждённой Тулы. Но мне то от этого не легче. Для меня контроль над Нижним Новгородом жизненно необходим!
А ведь первый звоночек уже в Твери был. Если Старица и Кашин ворота открыли, то в Ржев моей отряд уже не впустили, предложив убираться от стен города куда подальше. Дальше больше. По пути к Нижнему Новгороду, мою власть признали в Угличе и Переясласль-Залесский, ещё ряде более мелких городков, но при этом отказались покорится Ростов и Юрьев-Польский, а затем и Суздаль с Владимиром.
Но это было не так уж и страшно. Жители этих городов в самом недалёком будущем сами ко мне на поклон придут. Рокош в Польше завершился победой Сигизмунда. Мятежная шляхта, спасаясь от преследований, устремилась в Стародуб, под знамёна второго самозванца. А значит, скоро второй ЛжеДимка выступит в поход и Русь наводнят польские и казачьи отряды, что ввергнут страну в кровавый хаос. Я в подконтрольные мне территории их не пущу, а вот защитить ренегатов, отвернувшихся от своего царя, будет некому. Ваське Шуйскому хотя бы в Москве силы найти удержаться. Где уж тут по сторонам смотреть?
А моей