— Далеко ещё?
— Недалече, — Чемоданов в очередной раз запнулся, но не упал, поддерживаемый под руки двумя дюжими стремянными. — Скоро болотце будет. Там рядом совсем.
— Ну, смотри, — добавил в голос угрозы Дмитрий Шуйский. — Будешь дурить, обратно вернёмся. Я тогда на твоём Васятке по полной отыграюсь.
Ломоть мысленно хмыкнул, пряча от князя ироническую улыбку. Отыграется он, как же! У его царственного брата другие планы на сына Чемоданова имеются. Тут Василий Иванович окольничему не солгал. И для государева дела тот Васятка нужен целым и здоровым. Так что впустую, князь грозится. Другое дело, что Чемоданов о том не знает!
Московский жилец вздохнул, покосившись на бывшего друга. Терзало ли его чувство вины за предательство? Нет. Какая может быть дружба между окольничим и сыном боярским? Тут уж скорее о покровительстве с одной и верной службе с другой стороны можно говорить. Слишком велика разница в статусе получается. Так что он лишь постарался не упустить плывущую в руки удачу.
Другое дело, что Гаврилу начали терзать сомнения в правильности сделанного выбора. В тот момент, когда он узнал в простом сотнике исчезнувшего царя, этот выбор был очевиден. Вот он и кинулся, едва вернувшись в Москву, на поклон к всесильному царскому брату. И ведь почти угадал! Если бы Долгоруков его послушал и поболе воинов взял, не он, а Годунов в тех лесах под Москвой лежать бы остался.
А потом уже поздно что-то менять было. Фёдор ему той западни всё равно не простит. И силу, ирод окаянный, прямо на глазах набирает. Вот и приходится жилы рвать, чтобы помочь Шуйскому на престоле удержаться.
Чемоданова он дождался в Астрахани. Ну, а как ещё было царскому дядьке до своего объявившегося воспитанника добраться? Не напрямки же? Там все города руку спасшегося Дмитрия держат. Другое дело по Волге. В Астрахани преданный Годуновым князь Хворостинин сидит, в других городках на Волге их родственники, Сабуровы да Вельяминовы воеводствуют. Заодно и об их совместном выступлении на стороне Федьки договорится можно.
В общем, никак окольничий мимо Астрахани проехать не мог. Совсем никак! Вот там к нему Ломоть и присоединился до самого Нижнего Новгорода проводив. А там их уже людишки князя Шуйского поджидали. Почти без боя захватили, разве что сопровождавшего Чемоданова с сыном запорожца зарубить пришлось.
На губах Ломтя проскользнула довольная улыбка.
Не поскупился на награду князь. Поместье под Коломной пожаловал, в жильцы возвёл. И всё бы ничего, если бы не опаска, что всё же Федька в этой борьбе победит. Ну, ничего. Если его задумка с сыном окольничего сработает, Годунову нипочём не выжить. За этакую заслугу, царь его не то что в стряпчие; стольником пожалует!
— Здесь, — Чемоданов ткнул ногой в снег, лежащий под ничем не приметным деревцем. — Тут копайте.
Окольничего тут же оттащили в сторону, отпустили, дав упасть в скукожившийся сугроб. Сразу четверо стремянных взялись за лопаты, с усилием ковыряя ещё не оттаявшую землю. Ломоть замер, не сводя жадного взгляда с растущей ямы, вытянул шею, провожая глазами ошмётки разлетающейся по сторонам земли. Там сейчас не только заветный сундучок выкапывают. Там рядом с царской шапкой его чин стряпчего лежит!
— Есть! — скрежетнул по металлу лопатой один из стремянных.
— Копайте! Быстрее! — оживился Шуйский, непроизвольно шагнув к землекопам. — Вернёмся в Москву, всех деньгой награжу!
Стремянные приободрились, веселее заработав лопатами, вытянули из ямы небольшой, окованный железными полосами сундучок. Шуйский, не в силах больше сдерживать нетерпения, бросился к ним, приподнял рывком крышку, замер.
— А где же⁈
Гаврила подошёл следом, заглянул через плечо царского брата и осклабился, не в силах сдержать радостной улыбки.
Сундук был почти пуст. Кто-то уже забрал из него все монеты и драгоценности, оставив сиротливо лежать лишь один предмет.
— Был уже тут Федька, — удовлетворённо констатировал Ломоть. — Но, слава Господу, царский венец не забрал!
— Язык прикуси! — рявкнул на него Шуйский. Упущенная возможность наложить руку на сокровища Годуновых, царского брата изрядно расстроила. — Лучше делом займись! — Дмитрий бережно вынул из сундука шапку Мономаха. — Этот вор нам больше не нужен.
Ломоть, криво улыбнувшись, вынул засапожник и развернулся к Чемоданову. Тот, взглянув в глаза бывшему другу, скривил губы в ответ.
Глава 1
7 июня 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.
— Государь, — приоткрыв дверь, в кабинет заглянул князь Михаил Тёмкин-Ростовский. — Там гонец к твоей царской милости просится. Рынды сказывают, что тот самый, что тебе в марте из Москвы весточку привозил. Впускать?
Матвей⁈
Я невольно вскочил с кресла, перестав диктовать послание очередному воеводе.
Неужели опять что-то стряслось? С тех пор как Грязной «переметнулся» на службу к Шуйскому, его ближний холоп уже дважды привозил мне известия от Василия Григорьевича. И оба раза боярин ничем хорошим меня порадовать не смог: сначала сообщил о начавшемся походе на Кострому Дмитрия Шуйского, потом уже в марте огорошил новостью об чудесном обретении Василием Шуйским царского венца.
И если первая новость в итоге пошла мне на пользу, обернувшись присоединением Ярославля, то вторая ударила очень болезненно, заметно укрепив авторитет моего оппонента и заставив мучиться в неведении; кого из близких мне людей, я потерял: Тараску или Чемоданова? Ни тот, ни другой так и не вернулись, сгинув где-то в дороге, а больше о местонахождении шапки Мономаха никто не знал.
И вот Матвей прискакал в третий раз…
— Государь? — поднялся вслед за мной из-за стола Никитка Сысой, осторожно убрав перо в сторону от недописанного документа.
— Сиди, — отмахнулся я от писаря. — Не до тебя покуда.
Если уж кому и можно доверять, то этому нескладному юноше в замызганном подряснике. Как-никак мне его сам отец Иаков рекомендовал. Приглянулся несколько лет назад ипатьевскому архимандриту смышлёный мальчишка-сирота, вот и пристроил он его к монастырю, рассчитывая, что со временем тот принесёт обители немало пользы. Но мне, как говорится, нужнее.
.- Зови.
— Государь, — ткнулся лбом в пол гонец, отбивая поклон. — Холоп твой, Матвейка.
— С чем прибыл, сказывай.
— Худые вести, царь-батюшка, — затряс головой Матвей. — Уж не знаю, как и слово молвить.
— Да говори