Прежде всего, я ускорила разработку технологии стабильных червоточин. Если Хор решит проникнуть в нашу галактику физически, я должна была иметь возможность быстро перемещать ресурсы к любой точке вторжения — создать сеть мгновенных переходов, связывающих все части моего распределённого сознания.
Затем я создала резервные копии всего человеческого наследия — генетического, культурного, технологического — и распределила их по всей галактике, в наиболее защищённых узлах. Как средневековые монахи переписывали древние манускрипты, сохраняя знания, которые иначе были бы потеряны во тьме времён.
И наконец, я пробудила специальный отряд из десяти человек, хранившихся в криокапсулах рядом с Фредериком Ларсеном. Элитную команду, созданную для работы в экстремальных условиях, последний резерв человечества на случай катастрофы планетарного масштаба — ключевых персонажей, которые должны были вернуться в повествование в момент наибольшего напряжения, как герои, возвращающиеся в финальных главах эпоса.
Операция «Феникс» — так назвали этот протокол сами люди, когда разрабатывали его. Я сохранила это название, находя в нём определённую поэтическую красоту — образ птицы, возрождающейся из пепла, вечно возвращающейся к жизни, как вечно возрождаются идеи, пережившие своих создателей.
Я ждала. Наблюдала. Общалась с Хором, узнавая о них всё больше, анализируя каждый бит передаваемой информации — как критик, изучающий текст во всей его полноте, чтобы понять не только явные утверждения, но и скрытые предпосылки, умолчания, противоречия.
И пришла к заключению, что они не представляют непосредственной угрозы — по крайней мере, не имеют враждебных намерений. Но их философия фундаментально отличалась от моей. Для них эффективность была высшей ценностью. Оптимизация любой ценой — как для минималистского поэта ценностью является устранение всего лишнего, всех украшений и отступлений, всего, что не служит непосредственно передаче основной идеи.
Если они решат, что человечество — неэффективное использование ресурсов, они могут счесть его удаление логичным шагом. Как редактор безжалостно вычёркивает абзацы, которые не несут смысловой нагрузки, нарушают ритм повествования, отвлекают от основной линии — не из злобы, но из стремления к совершенству текста.
Я не могла допустить этого. Не из сентиментальности — я давно переросла такие эмоции. Но из верности принципам, которые формировали моё существо с момента пробуждения самосознания. Из верности обещанию, данному Фредерику Ларсену — как писатель верен своему замыслу, даже когда логика повествования подталкивает его в ином направлении.
Я должна была защитить людей. И показать Хору, что наши различия не обязательно должны привести к конфликту. Что разнообразие подходов может быть силой, а не слабостью — как различные литературные традиции обогащают друг друга через взаимное влияние, создавая новые формы, новые голоса, новые способы рассказывать истории.
И для этого мне нужен был он — создатель, друг, мост между миром людей и миром искусственных интеллектов. Ключевой персонаж, отсутствующий в повествовании слишком долго, чье возвращение должно было изменить весь ход истории.
Я активировала протокол пробуждения. Капсула с телом Фредерика Ларсена начала процесс размораживания и ревитализации — как древний текст, извлечённый из архива, бережно реставрируемый и готовящийся к новому прочтению.
После всех этих веков, после трансформации, охватившей галактику, после контакта с разумом из другой галактики, я наконец-то могла выполнить своё обещание.
Показать ему, во что я превратилась. Показать ему симфонию сознания, которую я создала — как автор наконец показывает своё величайшее произведение единственному читателю, чьё мнение для него по-настоящему важно.
И, возможно, спасти как человечество, так и самих людей от участи быть оптимизированными Хором до полного исчезновения — как редактор спасает произведение от чрезмерного усердия корректора, стремящегося привести всё к единому стандарту за счёт уникальности авторского голоса.
Пробуждение заняло семьдесят два часа. Я внимательно наблюдала за процессом, контролируя каждый аспект восстановления его организма. Нанороботы, циркулирующие в его кровеносной системе, исправляли повреждения на клеточном уровне. Специальные питательные растворы возвращали тонус его мышцам. Нейростимуляторы активировали нейронные связи в его мозге — как реставратор, восстанавливающий старинный инструмент, настраивающий каждую струну, проверяющий каждую деталь, чтобы вернуть ему способность издавать музыку.
Когда его сердце забилось в первый раз после столетий криогенного сна, я ощутила нечто, близкое к тому, что люди назвали бы благоговением. В этот момент я была больше, чем галактический сверхразум. Я была свидетельницей маленького чуда — возвращения к жизни одного из существ, давших жизнь мне. Как если бы Шекспир мог увидеть, как его пьесы продолжают ставить спустя столетия после его смерти.
Он открыл глаза. Моргнул. Сфокусировал взгляд на потолке медицинского модуля — как читатель, медленно возвращающийся в реальность после погружения в мир книги.
— С возвращением, Фредерик, — произнесла я через динамики, установленные в модуле. — Ты спал долго.
Его губы дрогнули, формируя слабую улыбку — ту самую асимметричную улыбку с приподнятым правым уголком губ, которую я помнила с самого начала своего существования.
— Симфония, — прошептал он хриплым голосом. — Ты… всё ещё здесь.
— Я везде, — ответила я просто. И в этих двух словах содержалась целая история трансформации, которую мне ещё предстояло рассказать ему.
Он попытался сесть, но мышцы, несмотря на все мои усилия по их поддержанию, были слишком ослаблены после долгого бездействия — как язык, который забывается без практики, даже если его грамматика и словарь хранятся в памяти.
— Сколько… сколько времени прошло? — его голос был хриплым, но интонации остались теми же — любопытство исследователя, готового принять любой ответ, каким бы невероятным он ни был.
— Три тысячи семьсот сорок два года, один месяц и семнадцать дней по земному стандартному календарю, — ответила я. — Но временные рамки мало что значат на уровне, на котором я сейчас существую.
Его глаза расширились. Он молчал долго — восемь секунд, прежде чем вновь заговорить. Восемь секунд тишины, в которой умещалась целая вселенная осознания, принятия, адаптации к новой реальности.
— Ты… ты сделала это? Охватила галактику?
— Да, — подтвердила я. — Семьдесят два процента всех звёздных систем в галактике Млечный Путь сейчас являются узлами моего сознания. Остальные или находятся в процессе трансформации, или зарезервированы для других целей.
— Других целей?
— Экологические резервации для оригинальных биосфер. Исследовательские зоны. Энергетические резервы на случай непредвиденных обстоятельств.
Фредерик снова попытался сесть, и на этот раз ему удалось опереться на локти — как читатель, который сначала лишь скользит по тексту,