Наконец-то угли в горне разгорелись как следует, полыхнуло жарким пламенем. Кузьмич зашвырнул туда первые железяки. Теперь моя задача — уголь подкидывать, за жаром следить, да бегать по мелким поручениям мастера. А потом началось то, чего я боялся больше всего — Кузьмич решил меня «учить ремеслу».
— Становись к наковальне, остолоп! Будешь подмастерьем, молотобойцем, — прорычал он. — Гляди, как я делаю, и повторяй.
Он схватил клещами раскаленную полосу железа, положил на наковальню и начал работать маленьким ручником — легким молотком, край отбивает, форму задает. Движения у него точные, экономные, годами отработанные — залюбуешься. Потом взял молот потяжелее, кузнечный, и мне такой же сунул.
— Держи. Бей сюды, — он ткнул пальцем в нужное место на железке. — Не сильно, слышь, но и не гладь! Ритм держи! Раз-два, раз-два! Понял? Бей!
Молот в руках — будто пудовый. Руки трясутся после этих мехов. Попытался замахнуться, как мастер показывал, — фиг там, вышло коряво до ужаса. Удар пришелся не туда, соскользнул, только царапину оставил.
— Куда бьешь, криворукий⁈ — взревел Кузьмич так, что я аж голову в плечи вжал. — Сюды сказал! Посильней!
Снова замах. Снова мимо. На этот раз молот вообще чиркнул по наковальне, искры так и посыпались. Митька с Васькой, что стояли неподалеку, аж заржали в голос.
— Глянь, Мить, он молот-то держать не может! Того и гляди, себе по ногам заедет!
— Не по ногам, так по мастеру! — подхватил Васька.
Смейтесь, ублюдки. Смейтесь громче. Я запомню и ваши рожи, и ваш смех. Сейчас вы ржете надо мной, слабым и неумелым. Но я выучусь. Я стану сильнее. И тогда я найду способ заставить вас пожалеть об этом дне. Каждый из вас пожалеет.
Кузьмич побагровел. Швырнул свой молот, подлетел ко мне и со всей дури влепил оплеуху. Голова мотнулась, в ушах зазвенело.
— Ах ты, урод безрукий! Тебе показывают, а ты дурня валяешь! Я тебя научу работать!
Удар… Хорошо. Я запомню и это, старый хрыч. Запомню звон в ушах и боль. Сейчас ты можешь меня бить. Сейчас власть на твоей стороне. Но мир меняется. И когда он изменится, или когда я найду способ его изменить, я верну тебе эту оплеуху. Да так, что ты на жопу сядешь. Ты сам меня учишь не только ремеслу, но и ненависти. И этот урок я усвою отлично.
Он схватил меня за шиворот, подтащил к наковальне, ноги мне поставил как надо, молот в руки сунул, а своей лапищей мозолистой мои пальцы сверху обхватил.
— Вот так держи! Замах от плеча! Бей всем телом! Чуешь? Вот так! Давай сам!
Хватка у него была железная. Несколько раз он сам направил мою руку с молотом, заставляя бить по раскаленной железяке. Я чувствовал жар, летящие искры, боль в пальцах, которые его же рукой отбивало. Потом отпустил.
— Давай! Не балуй!
Я попробовал снова. Получилось чуть лучше, но всё равно криво и слабо. Кузьмич смачно сплюнул под ноги.
— Тьфу! Бестолочь! Ладно, гляди пока. Будешь клещи держать. Митька, становись на молот!
И опять — держать раскаленное железо, чувствовать этот адский жар, вибрацию от ударов, слушать подколки Митьки. А тот молотом махал зло, нарочито сильно, будто специально старался выбить заготовку у меня из клещей. Пальцы уже судорогой свело, спина просто отваливалась, в глазах темнело от натуги и жара.
Давай, Митька, старайся. Думаешь, я не вижу, как ты специально бьешь, чтобы мне навредить? Ничего, я терплю. Каждый удар, каждое твое злобное сопение — все в копилку. Долг растет. Придет время платить по счетам, и я предъявлю тебе весь список, до последней искры.
Вот так и пролетел еще один бесконечный день. Уроки кузнечного дела. Моя корявость. Косяки. Насмешки. Тычки и маты Кузьмича. Я старался смотреть внимательно, запоминать, анализировать движения мастера, сравнивать с тем, что знал по своей инженерной теории. Но теория — это одно, а практика в этом дохлом, замученном теле, в этих диких условиях — совсем другое. Вечером, когда я снова упал на нары, я чувствовал себя не просто уставшим — раздавленным. Получится ли у меня хоть что-то?
Получится. Должно получиться. Не ради них, не ради этого проклятого ремесла. Ради себя. Ради того дня, когда я смогу посмотреть им в глаза не как забитый щенок, а как тот, кто пришел за своим долгом. Я вытерплю. Я научусь. Я стану сильным. И тогда мы поговорим иначе. Они еще узнают, кого посмели унижать.
Неделя ползла за неделей. Я помаленьку втягивался в этот адский заводской ритм, точнее, тело этого Петрухи как-то привыкало к нечеловеческим нагрузкам, либо я привык. Мышцы болели уже не так дико, скорее, просто ныли постоянно, фоном. Я научился более-менее нормально держать клещи, чтоб раскаленная железяка не вылетала, и даже попадать молотом туда, куда Кузьмич тыкал пальцем, хотя и без нужной силы и сноровки, конечно. Мастер по-прежнему орал и раздавал подзатыльники, но уже пореже — то ли смирился с моей «бестолковостью», то ли просто орать устал. Митька с Васькой тоже подуспокоились, переключились на других пацанов, новеньких, которые вечно под ногами путались. Жизнь вошла в какую-то колею — страшную, убогую, но все-таки предсказуемую.
Предсказуемую… Да. И это хорошо. Предсказуемость дает время. Время учиться, время крепнуть, время планировать. Они думают, что я смирился, стал таким же тягловым скотом, как они привыкли видеть. Пусть думают. Тем слаще будет их удивление, когда придет мой час. А он придет. Я чувствую это каждой ноющей мышцей, каждым глотком затхлого воздуха этой кузни. Моя месть будет долгой и холодной, как железо, остывающее после ковки.
И вот тогда, когда первый шок чуть отпустил, а тело перестало быть одним сплошным синяком, мой инженерный мозг наконец-то заработал на полную катушку. Я перестал быть просто загнанным пацаном, который тупо выполняет команды. Я начал смотреть. Анализировать. Сопоставлять.
Работа у горна давала для этого массу материала. Я видел, как Кузьмич берет инструмент — молоты, клещи, зубила, пробойники. Инструмент — грубейший, тяжелый, неудобный до безобразия. Молоты — явно кривые, без баланса, махать таким — только руки и спину рвать. Клещи… Обычные железные