— Да, — с облегчением выдохнул я. — Уехать подальше. Если я прав, это поможет. Если не прав… в этом случае нам с Симеоном не поможет ничто. Молитвы… я и сам буду молиться постоянно, в самом плохом случае это хотя бы поможет моей и брата душам. Но если расстояние важно… Я не хочу пренебрегать этой возможностью. Если, конечно, у тебя, батюшка, нет других предложений.
Алексей Михайлович снова задумался. Он ничего не говорил, но мне ход его мыслей был ясен — царь очень хотел посоветоваться с кем-то доверенным, хотя бы с самыми ближними боярами. Ещё ему хотелось поговорить об этом деле с тем же патриархом, пусть к Иоасафу, сменившему два года назад на церковном престоле Никона, царь относился с легким пренебрежением, как к временщику — это я знал точно. Послушать совета Симеона Полоцкого, которого почитал за мудреца, или своих сестер — дочери царя Михаила Федоровича были живы и вполне деятельны. Особенно царь уважал Татьяну, к словам которой прислушивался, хотя и не во всем им следовал. Но он также понимал, что моя информация попросту опасна для него самого и для всей царской семьи, и никто из посторонних не должен знать то, что я ему сообщил.
В этом времени подобные откровения могли привести к серьезным последствиям, слухи о проклятии, нависшем над царской семьей, очень быстро заставят местную чернь вспыхнуть и устроить бунт. А в скором времени ожидается восстание Стеньки Разина — кажется, он уже взял богатых «зипунов» у персов и даже утопил княжну в набежавшей волне, так что готов и дальнейшим свершениям. Два таких события подряд смутят разумы подданных очень качественно. Одних шепотков о том, что Бог отвернулся от царя, вполне хватит для приличного государственного кризиса. Даже если к бунту не присоединятся стрельцы, которые легко поднимались неосторожным словом, то всегда есть бояре. Соберут, например, очередной Земский собор — и всё, прощай Романовы, всех выживших распихают по монастырям или придушат во избежание рецидива. [2]
Кроме того, кто-то может и помочь божественному провидению — а это заговоры, возможные покушения, от которых будет сложно отбиться в условиях застроенного и заселенного боярскими семьями и целыми монастырями Кремля. У царя, конечно, есть Приказ тайных дел, но он пока — всего лишь зародыш будущих спецслужб, функции которых сейчас размазаны тонким слоем по всем приказам первого ранга. Так что никаких тебе, Алексей Михайлович, контрразвездки, политического сыска и прочих удовольствий, которыми могли похвастаться монархи будущего, руководители Советского Союза или независимой России. А заложниками во всем этом веселье обязательно станут царские дети.
— Нет, — царь покачал головой, — других предложений у меня нет. И куда ты хочешь уехать сам и увезти Симеона?
Это я тоже обдумал — с помощью посильной помощи памяти Алексея. Сам я, к моему стыду, плохо помнил, какие из дворцов в ближайшем Подмосковье уже построены, а которые пока что находятся лишь в планах.
— Преображенский дворец, государь, — сказал я. — В нем уже можно жить, он приспособлен под житье круглый год, и находится достаточно далеко от Кремля, но и доехать оттуда в случае нужды можно быстро. Если и это не поможет… — я не указал, что речь о смерти Симеона, но мы оба поняли, что не было сказано, — я готов поехать в Кириллов, на Белозеро. Или в Прилуцкий монастырь, что на Вологде. Если там в Смуту сберегли казну, может, и жизнь царевича сберечь смогут. [3]
Алексей Михайлович позволил себе улыбнуться.
— Да, ты верно это сказал, сын — они тогда сберегли всё, что им доверили, могут и теперь сберечь, — произнес он. — Место там святое, никаких проклятий на той земле быть не может. Но… Преображенский дворец и в самом деле лучше. Не стоит тебе сейчас далеко уезжать, разговоры пойдут, особенно если ты не один поедешь, а с Симеоном.
— Государь, может, сестер старших с нами послать? — предложил я. — Евдокию или Марфу или их обеих? А ещё можно старших царевен, если они с нами будут, никто не посмеет плохое заподозрить.
— Анну с вами отправлю, — чуть жестче, чем надо, сказал царь. — Евдокию или Марфу или обеих… Думаю, можно. Что-то ещё нужно?
— Стрельцы, — робко сказал я. — Сотни хватило б.
Царь рассмеялся. Хохотал он долго, увлеченно, а закончил — как обрубил.
— Стрельцы… — эхом повторил он. — И зачем тебе стрельцы в Преображенском дворце? От чего они тебя там оберегать будут?
— Не меня, государь… вернее, не только меня, — сказал я. — Всех нас, царских детей и сродственников. Если матушка предупреждала не о хвори, а о злоумышлении людском, то стрельцы помогут и эту напасть отвратить. К ним бы ещё дьяка толкового…
Царь рассмеялся, но на этот раз это заняло у него значительно меньше времени. Я понимал, что прошу слишком многого — сотня стрельцов это по нынешним временам та сила, с которой в Преображенском и окрестностях никто сладить не сможет. А если к ним присовокупить дьяка с полномочиями, например, судьи какого-нибудь пока не существующего Преображенского приказа, то я вполне мог диктовать свою непреклонную волю всем окрестным селам и монастырям. К тому же я и сам как уже подведенный к власти царевич мог кое-что, хотя и далеко не всё.
Алексей Михайлович всё это прекрасно понимал. Но лично для него мои игры в армию были не опасны. С сотней стрельцов я бы даже до Кремля не дошел, если бы задумал недоброе, не говоря уж про какие-нибудь осады и прочие неприятности. Но он не мог понять, зачем мне такая сила и против кого я собираюсь её направить. И почему-то не хотел спрашивать у меня напрямую.
Но я решил помочь — нехорошо оставлять царя в неведении, тем более что ему за всё это платить.
— Это не только безопасности ради, государь, — признался я. — Это ещё и для моей учебы. Хочется попробовать командовать настоящими войсками… если вдруг война, мне же всё равно придется, а я даже на смотрах ни разу не был. Заодно и побываю.
Это объяснение Алексея Михайловича устроило.
— Добро, — согласился он. — Только дьяка я тебе не дам. Дам сына Трубецкого, стольника, он