Сергей Зверев
Открытая рана
Глава 1
Михаил Ленковский, худой, высокий, нескладный, стоял, пошатываясь. Он был сильно избит и на ногах держался с трудом. Но сломлен не был. Его плечи были расправлены, голова гордо поднята, взгляд с вызовом устремлен вперед, на врагов.
Рядом с ним покачивался под порывами ветра на ветке труп председателя сельсовета. Беднягу бандиты вздернули первым, по легкому варианту, даже не особо издеваясь, а просто мимоходом, сделав грязную, но такую нужную для них работу. Основную программу боли, унижений и жестокости главарь надрайонной Безпеки ОУН приберег именно для учителя. Вообще, этот отпетый националист испытывал загадочную слабость к работникам народного образования. Их он всегда приканчивал с особой свирепостью, за эту странную привычку и заслужил кличку Профессор.
В мае Профессор заявился в сельский клуб, на танцы, со своей боевой группой. Расставили всех по стеночкам. После чего на глазах у онемевших от ужаса людей воткнул нож в живот молоденькой учительнице, прибывшей за неделю до этого по комсомольскому направлению из Ленинградской области. А потом, с кряхтеньем и видимым трудом, отрезал ей голову.
В этот 1946 год на Западной Украине под нашими ударами бандеровцы забились в глушь лесов, разбились на мелкие группы и от бессилия изменить ситуацию свирепели все больше, являя миру невероятные примеры жестокого озверения. И Профессор старался вовсю, реализуя лозунг отцов-основателей Организации украинских националистов: «Наша власть должна быть страшна».
В июне он посетил еще две школы. Ему сам процесс уничтожения учителей доставлял какую-то извращенную, гнусную радость — это было торжество средневекового мракобесия и кровожадности над лучиком надежды, который являли собой в этих местах педагоги, призванные учить детей доброму и вечному.
Вот и сейчас в селе Нижние Шатры группа Безпеки под предводительством Профессора захватила в плен председателя райсовета и местного школьного учителя. На месте убивать их не стали, решили растянуть удовольствие. Повели в березовый лес неподалеку от села, где как раз имелась подходящая полянка со стройными березами и уютно журчащим ручейком. Идиллический пасторальный пейзаж, как на картинах Ивана Шишкина. Прекрасное место для казни.
— Покайся, враг Украины. Легко умрешь, — весело и нервно хохотнул Профессор, и по его тону было понятно, что он врет и глумится. — Если хорошо покаешься. Искренне. И громко, на коленях!
Учитель не ответил ничего. У него не было шансов. Не было надежды. Осталась одна гордость, не дававшая ему согнуться. Он был уже мертв и отлично знал это. Единственное, что мог, так это уйти с честью. Чтобы в памяти людей Михаил Ленковский остался не сломленным.
Мы почти успели. Но не совсем. Председателя уже не спасти — он болтался на дереве. Но учитель был еще жив. С ним вышла заминка. Ведь казнь для него припасли особую, по заветам предков — сгибаются два дерева, привязывается к ним человек, а потом стволы отпускаются, и жертву разрывает на части. Несмотря на сложности осуществления, бандеровцы этот вид казни практиковали достаточно часто. Для тех, кого особенно ненавидели. Единственная трудность — требовалось время на подготовку. И вот именно этого времени не хватило Профессору, чтобы доделать черное дело и уйти.
Появились мы неожиданно и стремительно. Все же почти пять лет я бегал с оружием по этим лесам, наработал соответствующие навыки выживания и охоты, включающие неожиданные появления, стремительные броски и атаки. Да и ребята в моей конспиративно-разведывательной группе подобрались под стать, лесом ученые, в перестрелках опаленные.
Троих лесных нелюдей, поднявшихся из схрона, как нечистая сила, для свершения мерзостных злодеяний, мы положили сразу и наглухо — короткими автоматными очередями. Профессор же остался жив — я ему прострелил ногу и плечо. И теперь он, подвывая, стоял на коленях.
Нередко идейное бандеровское отребье принимало свою участь стойко — они будто принесли клятву служения смерти, так что и свою, и чужую погибель воспринимали как нечто естественное, неизбежное и даже желанное. И боль терпели стойко. А вот кровавый палач и конченый маньяк Профессор был из другого теста — он все пытался целовать нам руки и сапоги, вымаливая жизнь.
Конечно, мне надлежало довести его до ближайшей деревни, оказать там медпомощь, вызвать из райцентра подкрепление и доставить задержанного в каземат. После чего допрашивать, допрашивать и допрашивать, вытягивая явки, связи, схроны, пособников. Но у меня на глаза будто красная пелена опустилась. Эта мерзкая тварь своими «подвигами» сорвала во мне предохранители. Первый и последний раз я пошел на поводу у собственных чувств и поступил вопреки интересам службы. Просто не мог оставить эту мерзость топтать землю.
Отступив на пару шагов, я поднял ствол моего АС-44 — автомата Судаева — и разрядил в бандеровскую сволочь остатки магазина. Переведя дыхание, оглядел свою группу.
Это был серьезный должностной проступок. Доложи кто-нибудь, что оперуполномоченный ОББ НКВД угрохал важный источник информации, — и последствия могут быть если не фатальные, то неприятные.
Мои парни сделали вид, что смотрят в другую сторону. Ведь летний день такой пригожий. Птички в небесах летают. Лиса прошуршала, махнув хвостом. Благолепие. Просто нет времени обращать внимание на то, кто, кого и за что пристрелил.
Так что никто меня не сдал — команда у меня была сплоченная, друг за друга горой. Но урок этот я запомнил и больше себе такого не позволял.
Спасенный учитель Ленковский тогда только и произнес что-то типа:
— Спасибо вам, товарищи.
После чего сгорбился. Присел на корточки, прислонившись спиной к стволу березы. Из него будто вытащили стальной стержень. Он огляделся осторожно окрест, лишь мазнув вскользь своим взором по телам врагов. В его глазах блеснули слезы.
Я прекрасно понимал его состояние. Он уже попрощался с этим миром. И его стойкая гордость последних минут отняла у него все силы. Теперь он возвращался в такую прекрасную жизнь, как будто заново впитывая цвета, чувства, красоту. Он был жив. И это было счастье. И вместе с тем он продолжал терять своих друзей, соратников, что гнуло его к земле.
После этого мы с ним не сталкивались. Я только видел его личное дело, когда знакомился со всеми сколь-нибудь значимыми фигурами Проекта. И вот в апреле 1950 года встретились лицом к лицу в одноместной палате госпиталя Первого главка.
В воздухе витал неповторимый, туманящий душу и отдающийся слабостью в коленях больничный запах. Это был запах беспомощности, отчаянья и надежд. И запах скорого приговора, который тебе объявят, — финал ли настал, или