Вражеские снайперы не могли не присоединиться к этой атаке своей пехоты. Искать новые позиции они не стали, зачем? Их же никто не тревожил на тех, где они уже обжились за несколько дней, вот и не стали ничего менять.
Мы открыли огонь. Эх, как давно я уже не охотился. Огонь противника в мою с Иваном сторону сместился, лишь когда мы убрали всех четверых спецов. Надеюсь, что всех, и в рукаве немецкого командира, что управлял сейчас атакой своей пехоты, ничего более не припрятано.
Заткнул одного пулемётчика, Копейкин второго, наши ребята долбят уже прямо из французских окопов, и все ведь точно. Немецкие пехотинцы начали залегать только после того, как заметили, что их нагло убивают. Скорее всего, отсутствие пулеметной поддержки они не заметили вовремя, за что и поплатились.
– Старый, у меня патронов десяток, надо отходить!
– Последняя обойма! – Фигасе, Иван расстрелял свои запасы ещё быстрее меня…
И тут рванули французы. Нет, я знал, что они не трусы, но вот конкретно в этот момент я не ожидал от них такой прыти. Немцы открыто отступали, и уже не ползком. Пригибаясь к земле, то и дело оборачиваясь, чтобы сделать выстрел в никуда, они пятились, набирая темп. Французский лейтенант подгонял своих людей, активно стреляя из пистолета. Побежал он мимо нас с Иваном и заставил ещё больше себя уважать. Да, задора у лягушатников хватает, только хватит ли умений?
Оказалось, вполне хватит. Рота французских пехотинцев заняла немецкие позиции, расхреначила там все, что можно, и отошла назад. Всё дело в более выгодных позициях, не зря немцы не смогли их отбить у французов. Займи сейчас лягушатники немецкие окопы, и их смешали бы с дерьмом артиллерией. А так, вломили бошам и назад, в тёплые норки.
– Вы молодцы, русские, умеете воевать, – это означает такое признание от французского лейтенанта.
– Спасибо, рады, что помогли, – отвечал я, а сам думал: «Чего бы вы тут навоевали, если бы не мы!»
Реальность такова, что если бы не наш плотный, а главное очень точный огонь, немцы сейчас сидели бы в этих окопах и пили бы свой шнапс. Вот этот самый лейтенант, во весь рост идущий по полю боя, лежал бы сейчас с дырой в голове на этом самом поле и не отсвечивал. Четыре снайпера, это четыре снайпера. Если бы мы вчера не вычислили немецкие огневые точки, то бой мог окончиться не так радужно. Кто знает, остались бы мы в живых.
– Командир, давай щёку посмотрю, – когда остались одни в небольшом закутке, Старый озаботился моей персоной. Щёку саднило, а зеркала под рукой не было, не знаю, что там такое, но вряд ли что-то серьёзное, боли как таковой нет.
– Чего там, Ваня?
– Царапина, – коротко и деловито пробубнил унтер-офицер Копейкин и, достав маленькую бутылочку со спиртом, это уже здесь, во Франции мы такие заимели, принялся протирать мне лицо. – Не, хрень это все, давай-ка умойся как следует, потом обработаю.
Нашему ротному, видимо, сообщили и о результатах прошедшего боя, и о нашем участии. Встретил довольно тепло и высказал своё мнение в довольно уважительной манере.
– Рад, что все получилось, только вот, прапорщик…
– Слушаю вас, господин капитан!
– Не вошло бы в привычку у наших союзников такое вот использование нашего специального отделения.
– Значит, признаете, что мы спецгруппа? – рассмеялся я.
– Да признаю, признаю, что ещё остаётся, когда вы так красиво выступили. Никогда бы не подумал, что какой-то прицел может так влиять на исход боя.
– Извините, ваше высокоблагородие, но дело не в прицеле, точнее, не только в прицеле. Для того, чтобы снайпер смог произвести выстрел, точный выстрел, нужно думать и наблюдать, а для этого требуется время. К сожалению, оно есть не всегда, тогда выходит сложнее, приходится крутиться как белка в колесе. Сам по себе прицел дает лишь возможность рассмотреть что-то дальше, чем видит глаз без него. Бой ведет человек.
– Я не дурак, прапорщик, хоть реального опыта боёв у меня почти нет, но я не дурак.
– Никто вас так и не называет, – пожал я плечами. – Это новая доктрина, скоро, поверьте, очень скоро воевать будут совсем по-другому. То, что кажется неправильным и нечестным сейчас, будет в порядке вещей уже завтра. Такова жизнь, эволюция, ни дна ей, не покрышки.
– Интересно сказали, прапорщик, такого ещё не слышал.
– Знаете, на поле, когда рядом ложится хотя бы четырёхдюймовый снаряд, бывает ещё и не то скажешь. Жутко.
– Завтра и нам предстоит испытать, что такое близкие разрывы.
– Что, неужели наступление? Вроде говорили, что оно тут не нужно?
– Французы хотят ударить нашим флагом, для того чтобы обрушить оборону бошей перед собой. Германцу придётся перебрасывать силы, ибо их тут мало. Перед нами не ставят задач по разгрому врага или захвату какого-нибудь населённого пункта. Мы должны обозначить наступление и постараться вытянуть на себя резервы бошей. Тогда французы ударят со своего фланга и надеются прорвать оборону, опрокинув немцев. Та деревня, на окраине которой у врага такая хорошая оборона, является удобным плацдармом.
– Если лягушатники надеются наступать теми силами, что у них сосредоточены там, где мы только что были, то это выглядит авантюрой. Мало их, если проще, ваше высокоблагородие. А ведь ещё не известно, что у нас справа? Поддержат?
– Не имею никаких сведений на этот счёт, – отрицательно покачал головой капитан.
– Тогда это ещё большая авантюра, чем я думал. Господин капитан, во имя сохранения жизней наших солдат, сделайте запрос к командованию для прояснения обстановки. Можем же мы хотя бы спросить?
– Спросить можем, но вот будет ли ответ?!
– Если не будет, нужна разведка. Если не возражаете, могу обеспечить своими силами. Всё-таки мы как никто в этом заинтересованы. Заодно можно приглядеть позиции для завтрашнего боя.
– Вы не устали, прапорщик? А ваши люди? – кажется, даже с уважением в голосе спросил ротный.
– Не вижу другого выхода. Извините, ваше высокоблагородие, но, когда мне предлагают идти на смерть, предпочитаю подготовиться.
– Похвальное рвение, прапорщик. Как вас по имени-отчеству?
– Николай Васильевич я.
– Меня, если запамятовали, Александром Борисовичем нарекли. Если не возражаете, давайте обращаться именно так, не люблю, если честно, все эти «благородия», слишком длинно.
Надо же, удивил меня ротный, что и говорить. Мне казалось, тут для каждого офицера и дворянина такое обращение как бальзам, а ему, видите ли, не нравится. Что ж, я уж точно возражать не стану.
– Давайте, но только наедине, – предложил я, прекрасно зная, что так будет правильно.
– Хорошо. Так вот, Николай