Изабелла отважно стоит на своем; сначала она держится смиренно и вежливо, но затем, поняв, что перед ней твердолобый ханжа, обвиняет Анджело в излишней суровости и жестокосердии. Ей удается добиться от него позволения прийти завтра, чтобы выслушать ответ на свои мольбы, и она покидает дворец, немного успокоенная: по крайней мере, казнь отложена, и появилась надежда на спасение брата. Однако она не догадывается, что всесильного властителя поразила ее красота и ее добродетель и у него возникло желание — отчасти извращенное, если принять во внимание вторую причину, — подчинить ее себе сексуально. Когда она возвращается на следующий день, он недвусмысленно дает ей это понять: я прямо говорю вам — я люблю вас[83]. Чтобы сохранить Клавдио жизнь, она должна отдаться наместнику герцога. Без пяти минут монашка, Изабелла потрясена этой грубой попыткой совращения и ожидает, что Клавдио будет возмущен не меньше; однако, выслушав рассказ сестры, он уговаривает ее уступить домогательствам Анджело. Ужасна смерть. Грех во спасенье брата природа извинит. Теперь наступает черед герцога вмешаться. Он уже понял, что Анджело — низкий лицемер и не годится в правители, но ему надо застать негодяя врасплох. При помощи ряда уловок герцог расстраивает планы Анджело, спасает честь Изабеллы и сам предлагает ей руку. Что ж, это всего лишь пьеса. Под конец я сказал:
— Здесь не нашлось герцога, чтобы исправить положение для этой Изабеллы. Некому было обуздать аппетиты человека, который, однажды захватив над нею власть, уже не дал ей ускользнуть. Нет в этой пьесе и роли для тебя, папа, потому что Шекспир с самого начала приберегал героиню для ее спасителя герцога.
— Пожалуй, я не стану тратить время на чтение этой пьесы, если там нет для меня роли.
— Иногда я задаю себе вопрос, действительно ли все произошло так, как было задумано, — сказал я, — или случилась какая-то ошибка, какой-то сбой по дороге.
* * *
После экзаменов Мунира вернулась в приподнятом настроении. Все прошло отлично. Она позвонила дэдди с этим известием и пообещала, что ближе к вечеру мы его навестим. Я знал, что рано или поздно мне придется с ним встретиться. Я сказал себе, что пойду туда ради Муниры. Мое нежелание общаться с дэдди огорчало ее, словно между нами еще оставались какие-то трения, хотя я заверял ее, что ничего такого нет. От папы я знал, что вскоре после моего отъезда в Лондон мама попросила у него развода, чтобы снова выйти замуж. Наверное, она дожидалась этого момента, поскольку не хотела меня расстраивать или терпеть мое брюзжание, но и потом ничего мне не сказала. Короче говоря, Хаким был ее законным мужем и так или иначе жил с ней и в конце концов оказался рядом, чтобы похоронить ее как положено, пока я трахался и препирался с Рондой в Фолкстоне.
Мы с Мунирой пришли в роскошный дом, где Хаким жил со своей первой семьей. Когда мы свернули на подъездную аллею, я услышал собачий лай, и со стороны сада появился сухощавый человек в форменной одежде. При виде Муниры он улыбнулся, и она помахала ему рукой. На аллее стоял внедорожник «тойота», а в гараже слева — еще две машины. Меня удивило, что все это богатство не боятся оставлять на виду без охраны и запертых ворот и даже собаки сидят где-то в конурах вне поля зрения. Потом я подумал, что хозяева, наверное, рассчитывают на страх, с помощью террора превращенный у людей в привычку. Кто осмелится украсть что-нибудь у таких свирепых хозяев, рискуя за это попасть к ним в лапы со всеми вытекающими последствиями?
Мунира направилась за угол дома к двери, выходящей в сад, оглядываясь через плечо и подбадривая меня улыбкой. От нее я знал, что две остальные дочери Хакима учатся за границей — одна в Бостоне, а другая в Утрехте — на щедрых грантах от этих стран. Сын был здесь, и недавно мы встретили его на прогулке по городу — того же возраста, что и Мунира, вежливого и улыбчивого, спешащего куда-то по своим делам. Мунира вошла без стука, как к себе домой. Меня познакомили с какой-то теткой или кузиной, которая хлопотала на кухне, и я понял, что это очередная Би Рама, домработница-приживалка. Она сказала нам, что госпожа отдыхает, но бамкубва[84] нас ждет. Мунира уже двинулась мимо нас внутрь, окликая дэдди, на ходу сбрасывая сандалии у стеклянных дверей, ведущих в гостиную.
До сих пор я видел Хакима только по телевизору и один раз слышал его голос по телефону. На вид ему было уже лет шестьдесят пять — под глазами большие мешки, толстая шея начала морщиниться и обвисать. Он повернулся в своем удобном вращающемся кресле нам навстречу и встал на ноги. Мне показалось, что он поднялся без всякого труда — большой крепкий мужчина, хоть и пожилой. До нашего прихода он смотрел запись финала Лиги чемпионов без звука и теперь выключил телевизор. Он улыбнулся Мунире и раскрыл объятия, но этот жест был условным, потому что через секунду он протянул ей руку для поцелуя. Когда она склонилась над ней, он положил другую руку ей на плечо. Мне почудилось, что Мунира слегка напряглась, как будто не ожидала этого прикосновения. Возможно, обычно он не дотрагивался до нее таким образом. Потом она отступила в сторону и обернулась ко мне, сияя улыбкой.
Хаким посмотрел на меня долгим взглядом; лицо его было непроницаемым, без улыбки. Потом протянул руку, я шагнул вперед, взял ее и тут же отпустил. Рука оказалась мясистой, но до странности гладкой, и у меня в голове промелькнуло, что это результат употребления нежных кремов и дорогого мыла. Хаким указал мне на стул, а сам опустился в свое огромное кресло. Пока мы устраивались на наших местах, Мунира что-то говорила, заполняя паузу.
— Салим, наконец-то, — мягко сказал Хаким, улыбаясь. — Вот бы порадовалась