Воспоминание четвертое
НА СТЫКЕ НАУК
«…Какая-нибудь чувствительная личность могла сказать, что это был несчастливый день. Но у нас, чедоземпров, не принято считать дни счастливыми и несчастливыми. Просто пришлось больше попотеть, и все. Истратить больше калорий…». Вот о чем думал Юрий Иванов, то есть я, сидя в пустом классе, уставившись в страницу с подсунутыми мне кем-то стихами. Я старался расшифровать значение присланных мне стихов. Ну и жизнь! — вздохнул я. Мало, что мне приходится ежесекундно зашифровывать мою жизнь, мысли и поступки, так тут я должен еще расшифровывать какие-то зарифмованные строчки. Вообще-то, я ни за что в жизни не стал бы ломать голову над стихами, но в тех, что лежали передо мной, был какой-то намек, словно человек, писавший эти стихи, знает тайное про меня… «Давным-давно, когда-то…» — в этой строчке нет ничего особенного, но вот в словах «закованные в латы, съезжались рыцари на бой…» был явный намек на меня… Съезжались рыцари на бой, закованные в латы… Я ведь действительно как бы закован в латы. И дальше тоже про меня: «Но вдруг один сказал: «Постой!..» Ну, про избранницу — это можно пропустить, это, конечно, не про меня, а вот: «Хочу в глаза смотреть судьбе, тебе мой враг, в глаза тебе! Идешь на бой, лицо открой! — Вот смелости начало!..» Смелости начало!.. Я что, значит, трус?.. Может, по почерку удастся разгадать, кто сочинил эти стихи? Я в который раз всматривался в листок бумаги, но почему-то он мне ничего не говорил. В нашем классе, пожалуй, ни у кого нет такого почерка. Ну, узнаю, кто осмелился подсунуть мне эту стихотворную провокацию, я не знаю, что сделаю с этим человеком!.. Впрочем, знаю, что сделаю: не возьму с собой на выполнение самого сверхтрудного задания на Земле.
Так я сидел в пустом классе и ломал голову над стихотворной загадкой. Это вообще, а, в частности, кроме расшифровки стихотворения я еще думаю над тем, как разрешить мои денежные затруднения. Старушка, которой я помогал торговать цветами, вот уже целую неделю не появлялась на Центральном рынке. Навестить ее под Москвой, где она жила по Рязанскому шоссе, у меня не было времени. Что же делать? Это во-вторых «что же делать?» А в-третьих, я тренировал кисть левой руки, сжимая в ней теннисный мяч. В-четвертых, я тренировал стопу правой ноги, наступая носком на второй теннисный мяч, как на педаль.
Где-то выше этажом, наверное в актовом зале, раздавались звуки ненавистной мне музыки. «Всё отвлекает и все отвлекают от основной цели и идеи», — думал я.
Под девизом: «Все физики — все лирики!» — вся школа готовилась к какому-то сверхвечеру самодеятельности. Тут человек готовится к Самой Деятельности, да еще соревнуется в этом виде деятельности с соседней школой. Лучше бы каждый подумал о том, что будет делать каждый из них вокруг меня, когда я буду по моей сверхпрограмме «Чедоземпр-псип-сверкс» выполнять самое трудное задание на земном шаре… «Что они все будут делать?» — подумал я.
В это время в коридоре за дверью раздались громкий топот, голоса и звук гитары. Дверь дернулась и открылась. В освещенном параллелепипеде дверей показались фигуры мальчишек и девчонок.
— Никого! Вот здесь и порепетируем! — пропел под гитару знакомый девчачий голос.
Щелкнул выключатель. Стало светло.
— Ребята! Да здесь Угрюм-башка сидит! — раздался за моей спиной голос Кашина. — «Печальный демон! Дух изгнанья!»
Но я на его голос даже не повернул головы. Я только подумал про себя: «Приперлись!.. Тоже мне лирики!..»
— Как — никого? Иванов здесь, — сказал Борис Кутырев.
— Иванов — это все равно что никого, — сказала Данилова Вера.
На такой выпад я, конечно, не мог промолчать.
— Всякие там лирики утверждают, что себя нужно непременно посвящать литературе, поэзии или искусству, ибо только они могут сделать жизнь человека поистине содержательной, интересной, — сказал я, иронически улыбаясь.
— А всякие там физики убеждены, что нет большей силы на свете, чем точные науки, на которых, как они уверяют, держится мир, — отпарировал Лев Киркинский.
— И никто не знает, как долго длится этот спор. И никто не знает, сколько он будет длиться еще, — сказала Вера Гранина.
— Но есть на свете наука, приверженцы которой могут сказать: «Спорьте не спорьте, а истина, как всегда, лежит посередине». А поскольку на стыке всех дисциплин находится лишь одна наука, то, значит, она и есть самая прекрасная. Имя ее — ЭКОНОМИКА, — сказала Нина Кисина (я все никак не мог до этого разобраться, с каким она уклоном, но если она серьезно верит в те слова, которые она произнесла с умным видом, то у нее был явно экономический уклон).
И тут мне, конечно, нужно было сделать такое заявление, на которое никто бы не смог ответить, поэтому я заявил следующее:
— Знаете, есть такие рыбки — пираньи? — спросил я всех сразу. — Так вот, эта маленькая рыбешка — гроза тропических рек Южной Америки. Пасть этой хищницы полна острейших зубов. На животное, пытающееся переплыть реку, мигом обрушивается стая свирепых пиратов, и спустя несколько минут от него остается обглоданный скелет. Эти маленькие рыбки более кровожадны, чем акулы и крокодилы. И не случайно индейцы присвоили одной из рек, в которой они водятся, имя СМЕРТЬ! Так вот, бросил бы я вас к ним… во время отлива!..
Все замолчали, и никто не попытался даже ответить мне на мое заявление, одна Кисина только пискнула:
— Ну, знаешь, чем это пахнет, Иванов?! Это уже пахнет не злостью, а какой-то просто ненавистью…
После слов Кисиной я с еще большей яростью молча стал сжимать рукой теннисный мяч, а ногой чуть не вдавил другой мяч в пол.
Хотя Вера Данилова (между прочим, она с артистическим уклоном, мечтает стать киноактрисой) сказала, что я — это, в общем-то, какая-то пустота, но все не сводили с меня глаз, особенно после моего заявления о том, что бы я сделал со всеми. Но смотрели на меня все по-разному. Одни смотрели на меня как на человека, попавшего в дурную компанию, другие — как будто я влюбился, третьи — словно меня и вправду какая-то муха укусила. И лишь только тихая и болезненная