Воспоминание второе
КТО ЖЕ ЭТО ТАКОЙ, ЮРИЙ ИВАНОВ?
Интересно, интересно, что же это со мной в последнее время происходит? Я подошел ближе к стене, разделяющей классы. Спорили долго, но все споры можно было свести к четырем версиям. Борис Кутырев — есть у нас такой тип в классе, тип с сатирическим уклоном, писателем хочет стать, сатириком, вроде Гоголя или Салтыкова-Щедрина, — так вот он, этот Гоголь-Моголь, заявил, что я, по его мнению, попал в дурную компанию. Этому Кутыреву везде дурные компании мерещатся. Вера Данилова после долгих меканий сказала, что, по ее мнению, я влюбился и поэтому выкидываю всякие такие фокусы, какие выкидывают все влюбленные. Лев Киркинский (с натуралистическим уклоном) заявил, что просто меня какая-то муха укусила и он постарается выяснить, какая это муха меня укусила. А Маслов, этот будущий космонавт! Будущий космо-ха-ха-ха-навт изрек, что я просто с отклонением. Ну, ну, доверьте этим, с позволения сказать, землянам воспоминания обо мне!
Маслов хотел, очевидно, подробнее объяснить, почему он меня считает с отклонением, но его оборвал Колесников (тот самый Колесников, что увлекается антологиями всевозможных таинственных случаев). Колесников оборвал его и сказал:
— Вы со своими детскими лекциями меня просто поражаете: попал в компанию, влюбился, муха какая-то укусила или что Иванов с отклонением. Глупости вы все говорите. Дело, по-моему, гораздо серьезнее, чем вы думаете.
— Ты, Колесников, свидетель минувших эпох, — сказала Алла Астахова, староста нашего класса. Алла у нас с газетным уклоном, поэтому очень любит выражаться какими-то заголовками. — Ты, Колесников, себя сразу расшифровывай, а не тяни.
— Пожалуйста, я могу не тянуть, я могу вам прямо сказать: Юрий Иванов — это не Юрий Иванов, то есть это не тот Юрий Иванов, за которого мы его принимаем.
За стеной поднялся какой-то невероятный шум, и ни одного слова больше нельзя было разобрать. Потом снова наступила тишина, и Колесников продолжал:
— Мне кажется, что вместо нашего Юрия Иванова кто-то подсунул другого Иванова.
— Кто это нам подсунул другого Иванова? — спросили за стеной.
— Ну кто нам может подсунуть другого Иванова? — переспросил сам себя Колесников. — Другого Иванова нам могут подсунуть только инопланетяне. Я убежден, что однажды темной ночью они на неопознанном летающем предмете приблизились к нашей Земле, спустились на нее, похитили Юрия Иванова, а вместо него оставили нам на Земле его двойника. Поэтому и удивляться ничему не приходится…
За стеной снова забушевал шум, пока его не оборвал голос Сергея Жарикова. Он у нас самый рассудительный парень, с физико-математическим уклоном. Жариков сказал:
— Ну, знаете, вы, вообще, знаете, договорились до бог знает чего: от полета мухи до полета неопознанного летающего предмета!
— Да, пришелец он! Пришелец! — крикнул Колесников. — Пришелец с летающей тарелки!
— Пришелец, — передразнил Колесникова Жариков. — На днях в Америке вышла книга, автор которой совершенно математически доказал, что никаких неопознанных летающих предметов около нашей Земли не появлялось — это раз, а два — не такой человек Юрий Иванов, чтобы его можно было увезти в летающей тарелке. Если бы на Землю прилетел даже целый летающий сервиз, то и он бы не справился с Юрием Ивановым.
— Так в чем же дело? — спросила Алла Астахова. — Что будет на следующей станции?
— На следующей станции? — заговорил Жариков. — Вы, конечно, знаете, что я, ну, как это, по-старому говоря, вундеркинд, что ли. Объясняю: вундеркинд — это такой молодой человек, который опережает своих сверстников в развитии умственно на три года. Так вот… Если я вундеркинд, то кто же такой Юрий Иванов, ведь он же меня в своем развитии опережает года на 33!.. Вот в чем загадка! Как ему удается опережать нас всех на 33 года? Что это такое? Трюк? Феноменальные способности? За счет чего он опережает и где он берет время опережать всех нас? И клянусь вам, что я эту загадку разгадаю, где он берет время.
— Ладно, Жариков, — сказала Астахова, — у нас у каждого своя версия. Предлагаю каждому, кто остановился на своей версии, проверить ее, а ты, Жариков, проверяй свою.
Даже представить нельзя, товарищи потомки, что могли обо мне навспоминать эти жалкие ченеземпры. Дочитайте мои мемуары, поймете. А позавчера я обнаружил в кармане курточки сложенный вчетверо листок бумаги. Когда я его развернул, то увидел, что весь листок исписан… чем бы вы думали? Тем, что я ненавижу больше всего на свете… Да-да, стихами… Сти-ха!-ха!-хами! Вот полюбуйтесь, что я обнаружил в своем кармане:
Давным-давно когда-то,
Закованные в латы,
Съезжались рыцари на бой.
Но вдруг один сказал: «Постой!
Хочу смотреть в глаза людей,
В глаза избранницы моей,
Хочу в глаза смотреть судьбе,
Тебе, мой враг, в глаза тебе!
Идешь на бой,
Лицо открой! —
Вот смелости начало,
Своей рукой
Над головой
Я подниму забрало!
Прошло веков немало
С эпохи феодалов.
Забыты латы и мечи,
Но повторяют смельчаки:
«Хочу смотреть в глаза людей,
В глаза избранницы моей,
Хочу смотреть в глаза судьбе,
Тебе, мой враг, в глаза тебе!»
Идешь на бой,
Лицо открой! —
Вот смелости начало,
Своей рукой
Над головой
Я подниму забрало!
Прислали человеку, у которого из-за его сильной программы самообучения весь день занят и расписан до секунды, — смотрите мой бортжурнал[1] — прислали мне стихи. И главное, я их был вынужден прочитать и даже записать первый раз в жизни и первый раз в бортжурнал.
«12.30—12.35 — читал стихи.
12.35—12.40 — думал о том, зачем и кто их мог мне прислать!»
Нет, стихи — это явная провокация. Явная провокация, только зарифмованная. И она может быть истолкована вами, потомками, совершенно неправильно, как неправильно — это я потом