При этом Маслов, который играл меня, задал этот вопрос голосом, настолько похожим на мой, что все стоящие и все сидящие за партами, расхохотались и не только расхохотались, но даже зашлись от смеха. Хотя каждый по своей роли, вероятно, должен был делать что-то другое. Пока они хохотали, Маслов-Иванов сделал шаг в сторону и молчал с самым страшным выражением лица, как, бывало, делал и я. После «моего» вопроса, почему в малахите мало хита, все учителя устроили мне какую-то немую сцену. Мне учителя часто устраивают какие-то немые сцены, как в спектакле «Ревизор». Маслов от моего имени тоже закатил учителям такую же немую сцену. И так похоже на меня, что все ребята и девчонки вскочили и стали этого Маслова-Иванова чуть ли не качать.
— А сейчас вашему вниманию предлагаю посмотреть сатирическую сцену, написанную Борисом Кутыревым, под названием «Симпозиум Юрия Иваслова», — сказал Виктор Сметанин.
Послышался смех. «Значит, то был пасквиль, а теперь… Не иначе, как сатира на меня начинается», — спокойно подумал я.
— Роли исполняют, — повторил Сметанин, — Маслов играет Иваслова, учительницу истории — Глебова. Все остальные играют самих себя… Итак, представьте себе, что вы находитесь в классе на уроке истории…
Сметанин еще раз почему-то фыркнул и отошел в сторону. Я насторожился. Мне сразу не понравилось, что действие происходит как бы во сне и что Маслов играет какого-то Иваслова. Уж не из этой ли интермедии стихи… Началась репетиция.
Я отыскал глазами Маслова, который должен был играть Иваслова, но, к своему удивлению, вместо Маслова-Иваслова я увидел у классной доски самого себя… Как будто я фантастически раздвоился и одновременно находился и у доски, и сидел за партой.
В жизни между мною и Масловым не было ничего общего. Я хочу сказать, что мы с ним совсем не походили друг на друга. Я в жизни черный-пречерный брюнет, а Маслов — блондин. Все равно как мой негатив. В общем, мы с ним совсем не похожи друг на друга. А здесь я смотрел на Маслова, будто на свое отражение в зеркале. Сначала я даже не сообразил, что произошло. Потом догадался. Я понял, что это меня Маслов копирует. Он у нас в классе вообще всех копировал. Всех, кроме меня, конечно. Потому что со мной шутки плохи. Я ему не Шадрин! И не Василянский! И не Орлов! И не Брендер! Может, он за глаза меня и копировал. А на глазах боялся. Попробовал бы не побояться! Хотя чего же «попробовал бы», когда он уже без всякого «бы» попробовал. Вон он сидит за столом с моим выражением лица. Сидит в моей позе. Даже делает сразу, как и я, три дела… Конечно, три. Читает — раз! Левой рукой жмет теннисный мяч. А правой записывает что-то в тетрадь.
«Ну, Иванов, — налетел я сам на себя, — ну и распустил ты этих лириков. Тебя, по словам Кутырева, имитируют, а ты сидишь и спокойно смотришь!»
Первый раз в жизни я увидел со стороны, глядя на Маслова-Иваслова, как я стою у доски. И как я при этом смотрю на учителей. Кто-то из них на педсовете сказал, что каждый раз, когда я вылезаю из-за парты, ей или ему становится просто страшно. Теперь я понимаю, почему они боятся часто вызывать меня к доске. А я не могу на них иначе смотреть. И пусть хоть совсем не вызывают. И пусть не отнимают у меня время.
— Ну-с, голубчики, — сказал я, то есть не я, а Маслов от моего имени, молча бросил на учителей такой взгляд, что у них затряслись поджилки.
Маслов-Иваслов молча и в моей манере так среагировал на второй вопрос, что Глебова и все остальные, кто находился вместе со мной в классе, стали опять смеяться. Хотя по своим ролям они должны были делать что-то другое. В это время я положил правую руку на пульс левой и стал считать… Пульс у меня был самый что ни на есть сверхчеловеческий и сверхкосмонавтский. Глубокого наполнения. Ритмичный, как сигналы точного времени из обсерватории имени Штернберга. Пятьдесят два удара в минуту. В это же время мой мозг четко анализировал все, что увидели мои глаза, и все, что услышали мои уши.
«Ну, во-первых, это не имитация, как тебе обещали, — говорил мне мой мозг, — а пародия, и довольно злая, и, во-вторых, какую это задачу мы с тобой задали учителям?.. Мы, конечно, можем задать такой вопрос, ответ на который знаем только я, да ты, да мы с тобой. Но не такой же глупый вопрос мы бы задали учителям… И это у них называется стык?.. За такой стык, — поддержали мой сверхинформационный мозг мои крепкие и сильные руки, — можно сделать и втык!»
Тем временем Маслов сказал:
— Подождите, ребята, я хочу повторить финал сцены, что-то у меня в конце не получается, что-то я себя не совсем хорошо чувствую…
«Сейчас, Маслов, ты себя совсем нехорошо будешь чувствовать!» — подумал я.
Потом я сжал кулаки, сказал про себя: «Действие равно противодействию» — и, преобразив умственную энергию в механическую, зашагал к Маслову. К этому презренному скомороху. К этому самому жалкому ченеземпру из ченеземпров… А еще в кружке юных космонавтов тренируется…
Воспоминание седьмое
ПУЛЬС ГЛУБОКОГО НАПОЛНЕНИЯ
Люди обычно судят друг о друге по поступкам, а не по мотивам этих поступков, и это очень плохо. И очень неправильно. Сами посудите: примерно через полминуты я подойду к Маслову и задам ему трепку. Если рассудить этот поступок, не вникая в его мотивы, то это неправильный поступок. Просто какая-то хулиганская выходка. А раз выходка хулиганская, и если судить обо мне по этому поступку, я, значит, сами понимаете кто. Это, если обо мне судить по поступку. Если же начать разбираться не в поступке, а в его мотивах, то получается совсем другая картина. В классе сидит человек, первый на Земле псип, сверкс и чедоземпр. Он весь день тренировался на центрифуге и в термокамере, а вечером