— …Что ж вы им платить будете? Ведь они же друзья ваши!
— А неужели у меня хватит совести не заплатить? Что, они мне обязаны комнату оклеивать?..
— Так ведь друзья! Другой раз вы им чем-то поможете.
— И я бесплатно не стану.
В это я верю. Не потому, что Малышев такой жадный, а из-за комплекса неполноценности: думали на даровщинку проехать? Не на дурака напали!..
Мне начальник участка рассказывал, что Малышев однажды схватился драться с каким-то рабочим из-за того, что тот ему оставил после обдирки лишний припуск. Конечно, тот смухлевал, сократив время на обработку, а Малышеву добавилась лишняя операция перед чистовой, но все можно было выяснить спокойно, по закону, а он драться: «Нашел себе дурачка безотказного!»
Кипятясь, всерьез доказывает мне, что «бельгиец приезжал, рассказывал: у них там на сколько хочешь можно отпуск за свой счет взять. И потом опять на свое место вернуться: хозяин обязан принять, профсоюзы следят. Он вот на три месяца к нам приезжал. Я бы тоже кого на три месяца на лето пустил… А почему я не могу взять увольнительную, когда хочу?..»
— Юра, вы только что сами говорили, порядка нет, дисциплина хромает… Как же план выполнять, если тот взял увольнительную, этот?..
— А если мне мать надо встретить?
Однако прогулов у него нет, опозданий тоже, пьяным или выпивши за три недели ежедневного хождения на завод я его не видела ни разу — чувство внутренней зависимости от порядка в Малышеве безусловно органическое. Тем не менее начальство участка Малышева недолюбливает, видимо, из-за страсти к спорам и «качанию прав».
Напротив малышевской — карусель побольше. Работает там карусельщик Медведев. Про него мне и начальник цеха и начальник участка рассказывают, что Медведев — работник золотой, работает как зверь, и руки у него тоже золотые. Потом, смущенно отведя взгляд, добавляют: правда, грешок у него есть…
Добросовестно решив выпытать у Медведева секреты мастерства, в один из понедельников я тихо встала возле инструментального шкафчика Малышева, чтобы отсюда, не смущая Медведева, наблюдать за его работой.
Медведев в светлой рубахе с закатанными рукавами вразвалочку ходил возле станка, выговаривая что-то подручному, потом вдруг ушел. Был он человеком еще не старым, возле сорока, и кудри буйно вились, но рано располневшим, огрузневшим как-то. Минут через двадцать пять он вернулся, но работа у него явно не клеилась, он снова ушел. С установкой и центровкой детали возился подручный. Наконец Медведев пришел, пустил станок, забрался на железный столик и просидел до обеда, сосредоточенно помахивая крючком для уборки стружки. После обеда он ушел совсем. Я спросила подручного, куда подевался главный, тот, криво усмехнувшись, объяснил, что шеф взял отгул за переработку. И неожиданно сообщил, что он вот увольняется «по собственному желанию», завтра — последний день. Надоело…
— Понедельник, — сказал мне Малышев. — Голова болит у Медведя́.
На следующий день Медведев не работал: встречал мать, как мне объяснил начальник участка. Подручный ходил с обходным листком. В среду Медведев работал, в четверг снова исчез с середины дня, в пятницу мне сказали, что он не работает, потому что выходит в ночь: надо. В следующий понедельник Медведев должен был выйти с четырех часов, но не вышел. «В ночь, наверное, выйдет», — разведя руками, неуверенно сказал мне старший мастер Федоров. До ночи я, естественно, ждать Медведева не стала.
Перед отъездом я попросила Федорова показать мне табель Медведева, где должно быть точно отмечено, сколько часов он работал, сколько гулял, сколько увольнялся. Раскрыв табель, я глазам своим не поверила: там стояли сплошные восьмерки!.. Ни временная нетрудоспособность в понедельник, ни встреча матери, ни прочие передислокации известного карусельщика в табеле своего отражения не нашли, хотя должны были бы найти…
— Да мы зависим от него, как вы не понимаете! — сорвался старший мастер. — Обидь — уйдет! С радостью на любом заводе такой квалификации рабочего возьмут, еще больше платить посулят!.. А не уйдет, так попросишь другой раз поработать, когда «надо», — мастер чиркнул себя ладонью по горлу. — Он и скажет: ты мне тогда сделал? Ну и я тебе так. Ясно?..
Ясно. А подручный уволился. Совсем уволился с завода.
— …Вы понимаете, какая беда?.. Тут еще непочатый край работы. Емельянов расточник — лучший был на заводе… Карусельщик Чистяков, карусельщик Медведев… Бесцельное болтание в рабочее время тоже проходит безнаказанно. На одном этом факторе десять — пятнадцать процентов повышения производительности труда, ни копейки не вкладывая, только наша дисциплина… За пять месяцев девяносто три человеко-дня увольнительных по ходатайствам начальников участков. У одного мать заболела, другой загулял, а программу надо делать. Задолго до конца смены идут к проходной — и охрана пропускает…
Это из выступления начальника цеха Круглова на общецеховом собрании.
— …Нет, я на работу выпимши ни разу не приходил, — отвечает на мой вопрос Василий Кузьмич. — Э, вру, было… Один раз от тещи приехал со дня рождения во вторую смену, глаза застило: ничего не вижу. Отпросился… Больше не было. Э-эй, Толя, Толя!.. Рано это еще!
Толя стоит у станины, копируя позу Василия Кузьмича: навалившись телом на правую ногу. Стол дошел до упора, и Толя коленом попытался переключить рычаг. Василий Кузьмич подходит, меряет шаблоном паз, переключает сам подачу, снова отходит к столику, садится. Кругом грохот и лязг металла, а Василий Кузьмич, не повышая голоса, рассказывает мне, как он во время войны в конвое торгового флота два раза обогнул шарик. Я киваю, хотя и плохо слышу: не привыкла еще свободно различать человеческий голос в лязге металла. Кузьмич очень оживляется, вспоминая о тех лихих днях: сейчас бы там побывать, где был когда-то!..
В пролете останавливаются трое солдат в новеньких кителях. Это музыканты из подшефной части, дававшие концерт на площадке перед цехом во время обеденного перерыва, а теперь зашедшие познакомиться с производством. На лицах у солдат любопытство и испуг, точно у школьников, ставящих рискованный опыт, однако точно знающих, что никогда в жизни таким неприятным делом им заниматься уже не придется.
Над их головами звенят тревожно колокола кранов, проезжают, тяжело раскачиваясь в синем от дымка горелой стружки воздухе цилиндры и коробки паровых турбин — непропорциональное, не радующее глаз угрожающе-многотонное