Василь, не убирая улыбки с лица, попенял сестре:
– Ну что ты опять?
– Я?!
– Дорогу ей не уступила? О здоровье не справилась?
– Не все ли равно? – огрызнулась Ирга.
Карга всегда находила, чем бы остаться недовольной. То на нее не посмотрели, то, напротив, слишком долго разглядывали.
Ирга нехотя буркнула:
– Не поклонилась.
– И что, жалко, что ли? Пополам развалилась бы?
– Может, и развалилась бы. Я не ты – всем угождать.
– А я не ты – со всеми ссориться. – Василь пожал плечами и направился домой. Но напоследок бросил: – А кобеля вчера я на нее спустил. Неча…
Ирге вдруг захотелось расплакаться и броситься брату на шею, как случалось в детстве, если кто обижал кукушат. Но она сдержалась. Детство давно минуло, и нынче… Девка сцепила зубы. Нет, это раньше они друг у друга были вдвоем. Нынче иначе. И склочная бабка разозлила ее так сильно оттого, что баяла правду: Ирга и верно сидела перестарком на шее у младшего брата. Смех да и только.
Она закинула коромысло обратно на плечо и двинулась к колодцу.
Отрывок 2
Туман забурлил, как кипяток, вздулся и опал, а после расступился, признавая чужую силу.
По протоке вдоль берега медленно двигался человек. Суденышко его было столь мелким, с низкими бортами, что казалось, не в лодке движется чужак, а прямиком по воде. Да и на человека издали он походил всего меньше. Наперво, потому что весь силуэт его скрывался под необъятной накидкой. Армяк не армяк, епанча не епанча. Словом, балахон. Чужак кутался в него, словно не привык к легкому холодку летней ночи, а может, и по какой иной причине. Низко опущенная голова его скрывалась под капюшоном. Словно не человек – нечистик человеком прикидывается.
Он величаво погружал в воду весло то с одной, то с другой стороны от суденышка. И двигался столь твердо, столь уверенно, что сомнений не оставалось: не гадает, а точно ведает, где повернуть, к какому берегу пристать, чтобы всего ближе к людям. Протоки, речушки и ручьи испещряли остров словно нити, перепутанные игривым котом, с первого раза верную не каждый местный умел выбрать. Но чужак не ошибся ни разу.
Когда до запруды оставалось всего ничего, он отложил весло и выпрямился. Дальше суденышко двигалось само, повинуясь зеленоватому сиянию, исходящему от ладоней чужака. Теперь-то ясно, почему расступился туман, подобно верному псу оберегающий остров, почему не запутали протоки и не околдовали русалки. Чужак был колдуном.
Наконец дно лодчонки прошуршало по илу, а нос плавно скользнул в траву, в избытке растущую около запруды. Чужак поднял ногу и точно угадал, куда поставить мягкий кожаный сапог, чтобы не провалиться в грязь, сошел на берег и потом только скинул капюшон на плечи. И лучше б он этого не делал!
– Щур, протри мне глаза! – пискнула заплаканная Залава, прячась за чужие спины.
Ирга и сама не прочь ахнуть да спрятаться, вот только, если Залаву с готовностью закрыли от колдуна яровчанские мужики, ее никто защищать не спешил. Так она и осталась стоять почти что перед самым носом незваного гостя – промокшая до нитки, дрожащая и злая.
Гость, впрочем, среди остальных ее не выделил – окинул всех хмурым недобрым взглядом. У Ирги от этого взгляда ажно дух перехватило. И от того, каким цепким он был, и от того, что зрячий глаз у чужака имелся лишь один. Другой прикрывали темные с проседью не по годам волосы, но все равно из-под них виднелся белесый шрам, перечеркивающий веко, и само око, покрытое белой пеленой.
– Ну, здравы будьте, что ли, яровчане. У вас никак праздник? Или, – мельком глянул колдун на Иргу, – девку водяному в жены отдаете?
Голос его был хриплым, как после легочной болезни, у Ирги от него мороз по коже побежал. Да и не у нее одной: вон, все потупились! А ведь сколько народу на берегу, и все оробели перед безоружным чужаком! Хотя безоружным ли?
Тут бы вперед выступить старосте, но Первак с женою не пожелали мешать молодежи веселиться и, едва подкормив костры, воротились домой. Колдун меж тем двинулся в толпу, зорко всматриваясь в лица. Искал кого?
– Что ж молчите, яровчане? – Ходил он прихрамывая, словно каждый шаг приносил боль, однако боль привычную, почти позабытую. Остановился подле Дана, и любимый внучек бабки Лаи задрожал как лист осиновый. – Или заведенных обычаев не знаете? Забыли, как гостей встречать? – Он мотнул головой, пробормотал: – Нет, не этот, – и пошел дальше. – Так я и напомнить могу…
Ирга и дух перевести не успела, обрадованная, что чужак отошел подальше, как тот развернулся, указывая на нее длинным пальцем:
– Вот ты, водяница.
Рукав балахона задрался, обнажая предплечье, опутанное выступающими зеленоватыми жилами, как паутиной.
– Принеси-ка мне меду. Или что у вас здесь пьют?
Все существо девки вопило, что лучше бы не перечить колдуну. Послушаться да низко поклониться, коли примет дар и отпустит восвояси. Но Ирга, злая донельзя, возьми да и ляпни:
– Сам сходи. Или ты не только безглазый, но и безногий?
Ляпнула – и обомлела. Что ж это она делает, мамочки! Чужак развернулся к ней всем телом. Вот сейчас как превратит в лягушку!
Выручил брат. Сжав локоть девки, силой отвел ее себе за спину. Ирга прошипела:
– Не тронь!
Но Василь не слушал.
– Здрав будь, чужой человек, – ровно сказал он, и только Ирга заметила, как звенел от напряжения его голос. – Коли можно тебя человеком величать. Мы в Гадючьем Яре обычаи чтим и гостя всегда приветим. Да только гость ты али нечисть поганая? Явился невесть откуда, не назвался, а сразу угощения требуешь.
Не зря старики учат: последнее дело колдунов злить! Проклянут, опомниться не успеешь! А этот и без безлюдской силы страшен был что чудище лесное. Что еще натворит? Но колдун… улыбнулся. Недоброй была та улыбка, не такая, от какой на сердце легче делается. Но все ж глубокие морщины, залегшие меж его бровями, маленько расправились.
– А ты, стало быть, самый смелый, яровчанин?
– Смелый не смелый, а сестру в обиду не дам, – спокойно ответил Василек, и в зеленых глазах его вспыхнули искры. – Коли назвался гостем, так и веди себя как гость, а не