Если свидетельство Франклина и подкрепило его репутацию на родине, то оно также дало оппозиции возможность напасть на «неблагодарность» американцев. «Мы сражались, проливали кровь и разрушали себя, чтобы завоевать их, — жаловался бристольский член парламента Роберт Ньюджент, вскоре ставший президентом Торгового совета, — а теперь они приходят и говорят нам в нос, даже за барной стойкой этого дома, что они нам не обязаны!» Однако ни чрезмерно умное выступление Франклина, ни крики Ньюджента против него, ни свидетели, которых оппозиция вызвала для допроса впоследствии, не смогли переломить впечатление, произведенное министерством. Когда вечером 21 февраля, после рассмотрения петиций и завершения экспертизы, в Общине состоялось официальное обсуждение отмены, оппозиция не могла надеяться на то, что ей удастся переломить ситуацию, когда против Гербового закона стало решающее большинство. Как обычно, речи были длинными. Но в 1:45 утра, когда палата разделилась, 275 депутатов проголосовали за отмену против 167 гренвиллитов, бедфордских вигов и друзей короля, которые по-прежнему выступали против[904].
После этого министерству оставалось только облечь соответствующие резолюции в форму Декларативного билля и Билля об отмене Гербового закона и запустить механизм для их введения в действие. Были еще дебаты, примечательные, главным образом, тем, что Питт настаивал на отмене Гербового закона не иначе как по глупости Гренвилла, но результат не вызывал сомнений. 4 марта общины приняли Декларативный акт путем аккламации и одобрили Акт об отмене большинством в 250 голосов против 122. После нескольких дней дебатов в верхней палате — дебатов, как говорили, необычайно высокого качества, поскольку настроения там были скорее в пользу отмены, чем в пользу принуждения, — 17 марта лорды официально согласились с ним. На следующий день король лично посетил Палату лордов, чтобы дать свое согласие на оба акта, и вернулся во дворец из Вестминстера под звон колоколов и ликование толпы под эхо его проезжающей кареты[905].
ГЛАВА 72
Холодность Империи
1766 г.
Народные демонстрации, которые приветствовали отмену Гербового закона как в Америке, так и в Великобритании, были едва ли менее бурными, чем те, что сопровождали Парижский мир. В Лондоне 18 марта пятьдесят карет, полных купцов, проследовали в Вестминстер, чтобы приветствовать короля и лордов. Весь день звонили церковные колокола, а «ночью дома освещались по всему городу». Торговые суда на Темзе расцветили свои флаги и немедленно приготовились отплыть в колонии. Когда два месяца спустя они достигли Америки с новостями, колонисты повсюду праздновали с поминальными проповедями и кострами, банкетами и верными здравицами, осушив «множество бочек пива» в бреду облегчения. Собрания приказывали печатать и бесплатно распространять широкие полосы, сообщая новости всем, кто не слышал их из уст в уста; законодатели произносили речи, а законодательные собрания отправляли благодарственные письма в министерство и монарху. В Чарльстоне члены ассамблеи были настолько охвачены радостью, что заказали памятные портреты нескольких из них и привезли из Англии мраморную статую Питта в тоге[906].
Простые люди, изрыгавшие эль и одобрение при свете костра, как и джентльмены, выдыхавшие свое более изысканное удовлетворение в тостах за короля, Питта и Рокингема, ожидали не только восстановления гармонии среди истинных британцев, но и возрождения процветания внутри империи. Петиционеры и эксперты десятками уверяли Палату общин, что причиной депрессии стал Гербовый закон, а министерство Рокингема намеренно поддерживало веру в то, что его отмена положит ей конец. Разумеется, это была чепуха. И депрессия, и Гербовый акт возникли по причинам, коренящимся в Семилетней войне и способах ее окончания. Но то, что отмена закона не сможет ни восстановить процветание, ни закрыть трещину, разделявшую колонии и метрополию, станет ясно только позже, когда события развеют надежды американцев и британцев на легкомысленные заверения министерства. Пока же все довольствовались верой в то, что все снова будет хорошо.
То, что то, что прозвучало в ходе дебатов в общинах, в большинстве своем оказалось плохим пророчеством, не должно нас удивлять; надежда — это, в конце концов, валюта народной политики, и эту монету удивительно трудно обесценить. Однако, прежде всего, предсказуемое расхождение между риторикой и реальностью не должно отвлекать наше внимание (как оно отвлекало внимание самих колонистов) от гораздо более интересных вещей, которые эта риторика раскрывала о британских представлениях о колониях. Каждому, кто хотел понять, на каком основании политическая элита Великобритании рассуждала об Америке, нужно было обратить внимание на великую речь Питта, произнесенную 14 января.
Если Великий простолюдин и не был глубоким мыслителем, он обладал редкой способностью убедительно излагать общие убеждения. Во время войны он воплотил в себе мечты и страхи своих коллег по партии и, по сути, всей политической нации, и в дебатах об отмене он точно так же отразил их понимание имперских отношений. Эти представления не были строго логичными, а потому не имели формы аргумента. Скорее, они состояли из трех предположений, которые, взятые вместе, закладывали основу практически для всех возможных вариантов британской политики в отношении колоний. На первом месте среди них стояла идентичность.
«Я радуюсь, — сказал Питт, — что Америка устояла». Америка противостояла парламенту, а не американцы, и уж тем более не моряки, ремесленники и подмастерья, заполонившие городские улицы, не политики, беспокойно сидевшие в колониальных ассамблеях, не «Сыны свободы», не спекулянты и скваттеры, жаждущие новых земель, и не другие слои разношерстного, раздробленного населения. Америка сопротивлялась: место, политическая и географическая абстракция, существовавшая в умах британских политиков, но имевшая мало общего с социальной реальностью колоний, и еще меньше — с самопониманием колонистов, которые сопротивлялись не потому, что считали себя американцами, а как британские подданные с правами англичан.
Вторым пунктом был