И я понял. Действительно символ.
Нет, артефакт должен быть рабочим, но его использование — добровольным. Тот, кто прикоснётся к такой вещи, сам решает. И одним этим показывает свои намерения. Принуждать проходить унизительную проверку никто не станет. Хотя академия вполне могла ввести такое правило. Для безопасности. Но это было бы уже другое дело.
С артефактом это может стать тоже своего рода церемонией. Вопрос чести.
Так объяснил мне сенатор саму идею. Его собственную идею, хотя я уже понял, откуда она исходила изначально. Кто-то наверху захотел подстраховаться. Но Воронцов никогда бы не пошёл против справедливости и чести. Не в таких вопросах. И наверняка ему пришлось отстаивать возможность выбора.
Это не считая того, что я уже наделил зеркало силы свободой воли испытуемого.
— Иначе мальчишку изведут, — сказал граф. — И других, кто придёт в будущем. Если придут, конечно же. Ведь сейчас событие удивительное не только тем, что появился Лопухин. Тем, что он рискнул открыться. Рискнул выйти на свет. Если его погубят, то другие даже и не попытаются, понимаешь?
Я понимал. Тёмная сила — почти приговор. Это недоверие, преследующее тебя с самого пробуждения дара. Страх близких, отторжение и одиночество. А ведь тёмная она условно. Знал я одарённых, которые были по-настоящему тёмными. Среди них был и один маг света, что уж говорить.
Идея, поначалу вызвавшая неприязнь, раскрывалась мне с иной стороны.
Что, если и правда можно создать возможность для того, кто не хочет уйти на тёмную сторону силы? Просто дать шанс и показать прочим, что не магия делает людей скверными. А выбор. И порой другие люди, да.
Артефакт может и правда стать символом. Как и Лопухин — для прочих мальчишек и девчонок по всей империи, а может, и за её пределами. Надеждой, что всё может быть иначе.
— Вы знакомы с князем Лопухиным? — предположил я, слишком уж горячо говорил Воронцов о неизвестном парне.
— С Ильёй, — едва слышно ответил граф.
С бастардом, откуда? Я вдруг сообразил, отчего сенатор так изменился в лице. Ну конечно же, Казаринов! Такой же незаконнорождённый ребёнок, в чём я уже давно не сомневался. Сходство их было налицо. Скорее всего, Илья был знаком Михаилу по приюту.
Воронцов всё понял по моему выражению, которое я не успел скрыть, и подтвердил мою догадку. Отвернулся, уставившись на пустую улицу, и сухо рассказал, как всё было.
Граф происходил из рода древнего, но нищего, что нередко случалось. Титул не давал богатства без усилий. Несколько неудачных вложений, плохое управление, и от состояния ничего не остаётся. Так что Христофор Георгиевич женился не по любви, а по нужде. Не по своей, он тогда был молод и подчинился воле отца, которому надоело прозябать в бедности.
Будущая графиня в девичестве была купеческой дочкой. Её батюшка, в свою очередь, страстно желал приобщиться к дворянству. И имел средств столько, чтобы, по сути, купить титул для дочери. И таким образом вступить в высший свет. Ситуация, вполне понимаемая и принимаемая в обществе.
Но было одно условие, на беду подписанное юным тогда ещё Христофором Георгиевичем. Супружеская неверность лишала его всего состояния. К слову, в сторону дочери это работало тем же образом. Да и состояние не возвращалось купцу, а уходило на благотворительность. Как приданое, так и нажитое за время брака. Один адюльтер и лишаешься всего, своего тоже.
Но что значит запретить мужчине воспылать страстью к прекрасной даме?
Кем была возлюбленная графа, он не сказал. Как и что с ней случилось дальше. Но итогом стал сын. Итогом и доказательством, способным оставить Воронцова на улице с пустыми руками.
Решение отдать ребёнка в приют явно не было простым. До сих пор сенатора пронзала острая боль, я это ощущал.
Пусть приют был хорошим, специально для бастардов богатых родителей. С лучшим образованием и условиями. Но приют есть приют. Тем более шанса на признание у Михаила не было никакого.
Там-то и познакомился Казаринов с Ильёй Лопухиным. Тогда тоже бесфамильным. Разница в возрасте у них была приличная, но худой и бледный мальчишка чем-то зацепил будущего теневика. Может, их свёл дар. Михаил защищал слабого от нападок прочих. Так они и сдружились.
У Лопухина, несмотря на то, что он был младше, дар пробудился первым. Дар смерти, который перепугал всех в приюте. Всех, кроме единственного друга. Пожалуй, Казаринов спас тогда мальчишку, просто не отвернувшись от него. А потом Илью забрал отец.
Воронцов тайком навещал сына. Год за годом смотрел, как тот рос. Терзал себя и распорядителя приюта. Так что всё знал о происходящем. Пытался помогать, но отношения складывались тяжело. Юношеская обида и взрослая слабость стали непреодолимым препятствием.
Когда дар Михаила показал себя, то Христофор Георгиевич позвал Баталова. И тот взял пацана под крыло, фактически вырастив. Они отдалились ещё больше, и лишь недавно всё стало налаживаться.
А потом Казаринов пришёл к отцу и впервые в жизни попросил о помощи.
Я замер, слушая эту скупую с виду исповедь. Но наполненную такими эмоциями, тщетно подавляемыми сенатором, что перехватывало дух.
Да, это было очень личное. И пожалуй, единственное, что можно было сделать для тёмного.
— Больше я ничего не могу ему дать, понимаешь, Саша? — обратился ко мне Воронцов, глаза его сверкнули. — Всё, что хочешь, проси, только сделай артефакт.
— Христофор Георгиевич…
Я умолк, раздумывая. Конечно же, я хотел помочь графу. Как и Лопухину, потому что идея была действительно сто́ящая. Но соглашаться на эмоциях, наплевав на всё остальное? А необходима ли помощь тому, о ком просят?
— Сначала мне нужно встретиться с Ильёй Лопухиным, — решительно закончил я.
— Я… — было собрался возразить граф, вероятно желая убедить меня в праведности тёмного, но не стал и кивнул: — Я понимаю, Александр. И ты совершенно прав, что хочешь удостовериться сам. Я не имел права требовать от тебя ответа сразу же.
— Вы сможете организовать нашу встречу?
Являться к князю без повода я не мог. Одно дело — визит к равному по титулу либо приглашение. Я вообще сомневался, что Лопухин меня примет. Рассчитывать на такое я точно не мог.
Но раз уж Воронцов стал членом попечительского совета, то его полномочий должно быть достаточно. Даже выступай я как заведующий кафедрой, артефакторика не имела отношения к магии смерти. Ну, не напрямую, конечно.
— Я попробую… Я сделаю, — уверенно ответил граф. — Задействую все связи, но завтра ты