Женино лицо налилось кровью, рот раскрылся, как у выброшенной на берег рыбы. Спазмы сотрясли горло; в груди разрослась пустота, словно Женю пробило чугунным ядром.
– Будет непривычно, но мы выдержим. Ты и я…
– И Вика, – выдавил из себя Женя. Сам он не услышал своих слов, но Мать, похоже, прочла по губам.
– И Вика. А теперь мне нужна твоя помощь. – Мать встала с кровати и указала на ковёр. – Отнесём его в оранжерею. Берись за любой край.
– Угу.
Женя обошёл кровать, вцепился в ковёр со своей стороны и попытался поднять. Безуспешно. Огромный рулон оказался куда тяжелее, чем Женя ожидал. Плотная ткань не гнулась, словно в неё обернули манекен или шпалу.
– Уфф! – Со второй попытки Женя кое-как поднял свой край ковра.
«Даже папа не смог бы поднять его один».
– Будь это легко, я бы не просила тебя о помощи. – Мать прижала свой край ковра к боку и встала в полный рост. – Идём. Не урони.
Стоило Матери сдвинуться с места, Женя едва не выпустил ношу из рук. Понимая, что неудачно взялся и распределил вес, мальчик чувствовал себя скорее балластом, нежели помощником.
Коридор и дверные проёмы казались слишком узкими, но Мать, чуть замедляясь, без труда проходила сама и протискивала ношу. От волнения у Жени потели ладони. Мысли терзала тревога.
В один миг Женя уткнулся грудью в ковёр: маленькая процессия остановилась. Передышка перед следующим рывком. Женя хотел было опустить ковёр и взяться за него получше, но не успел. Мать вышла на лестницу, начался спуск. Край ковра задрался и на мгновение поравнялся с Жениным лицом.
Мальчик не хотел заглядывать внутрь, но случилось то, что случилось. Он даже не успел понять, что увидел, но семена ужаса уже были посеяны: волосы на макушке встали дыбом, а к затылку будто прильнул воздушный шарик.
Под кольцами ткани, в пяти-шести сантиметрах от Жениных ладошек покоились волосатые ноги.
– Папа…
– Тсс. Незачем будить остальных, – обронила Мать, не оборачиваясь.
Женя мотнул головой. Жгучее желание разреветься унялось, но не исчезло до конца. Руки дрожали от напряжения. Казалось, подушечки пальцев вот-вот лопнут и из-под ногтей заструится кровь. Дышал Женя шумно и часто, это отвлекало от боли, удерживало от крика. Придавало сил, чтобы не выпустить из рук этот злосчастный ковёр.
«Нельзя ронять. Мама расстроится!»
– Я люблю тебя.
Голос Матери звучал ясно и громко, словно их с Женей ничего не разделяло, а за стенами не бушевала гроза. Шум казался меньшим злом: по мере их приближения к оранжерее, воздух становился всё более душным.
Процессия замерла перед дверью. Женя знал, что сад для Матери нечто больше, чем островок тепла и зелени посреди сугробов, и что он всегда закрыт. Тётя Алиса рассказывала, что замок на двери – это наименьшая из трудностей, с которой столкнётся нарушитель; что в оранжерее быстро дохли мухи и тля, а тётушкин кот обходил это место стороной.
– Мама, а ты ключ взяла?
Мать перехватила ковёр и обернулась к Жене.
– В самом деле, – в голосе Матери не было ни досады, ни огорчения. – Хочешь сбегать за ним?
– А где?..
– В прикроватном столике. С правой стороны. Только не шуми.
– Угу.
Подавив порыв бросить ношу, Женя опустил ковёр, медленно и аккуратно. Мать сделала то же самое. Рулон качнулся по инерции и замер. Женя вздрогнул от нежданного прикосновения: нечто тёплое пробежало по щиколотке, оставляя за собой липкий, как от слизня, след.
– Не шуми.
Пот, всего лишь пот.
***
Неожиданно для себя Женя вновь оказался перед входом в оранжерею. Подъём на второй этаж в спальню, поиски ключа, возвращение к Матери – всё это пролетело, смялось, будто банка из-под газировки. Как если бы Женя заснул, прошёл по дороге грёз и теперь пробудился. Воспоминания о пережитом тускнели и ускользали из силков памяти; ступени сменялись досками пола, стенами, покрывалом, залитым оранжевыми лучами.
Женя не помнил, как передал ключ и нашёл ли его вообще. Не помнил, как Мать открыла дверь. Не помнил, как помог втащить ковёр внутрь. Быть может, ничего этого и не было, но факт остаётся фактом: путь в сумрачную оранжерею открыт, Мать нависла над садовым столом, а ковёр лежит у её ног.
– Мама?
Мать не откликнулась. В её задумчивом взгляде, переходившем с грабель на секатор, с сучкорезов – на компостер, воедино слились погребальная тоска и приземлённость могильщика, оценивающего крепость лопаты. Оглядев имевшийся арсенал, Мать понурила голову и замерла. Халат не колыхался, грудь вздымалась едва заметно. Мать казалась манекеном, безучастно ловящим взгляды прохожих по обе стороны витрины; лишь длинные распущенные волосы нарушали эту схожесть.
Женя почесал запястье: кожа зудела от пота.
– Хм? – Мать вяло оглянулась на Женю и прищурилась.
«Ты ещё здесь?»
Женя открыл рот, но промолчал. Что-то вертелось на языке. Что-то следовало, требовалось донести до Матери, но Женя смог выразить свои чувства лишь выражением лица. Разум не поспевал за эмоциями. Какая-то деталь, нечто мимолётное показалось Жене странным, но он не мог объяснить, что именно. Возможно, Мать почувствовала то же самое, но из ступора её вывела именно реакция сына.
«Ему не следует видеть это».
– Дальше я сама, – Мать сняла со стенда сучкорез и потянулась к топору. – Иди спать.
У Жени и в мыслях не было перечить Матери, но он помедлил. То, что случилось ранее, повторилось: какое-то движение нарушило кинематографичную неподвижность окружения. Мать нехотя обернулась; её и Женин взгляды устремились в одну сторону, сошлись в одной точке. Что-то явно было не так…
Жене показалось, что ковёр шевелится.
Очередная вспышка озарила лицо Матери. Вытянутое, костлявое, с хмурым, горящим недобрым огнём взглядом – оно могло напугать любого, даже самого храброго мальчика. Когда Мать перевела взгляд на Женю – за миг до погружения оранжереи во мрак, – его колени задрожали.
– Иди. Спать.
За словами последовал новый чудовищный раскат. Женя в ужасе открыл рот и зажал уши: прочность его барабанных перепонок ещё никогда не испытывалась таким грохотом. Женя перестал чувствовать своё тело, оно его не слушалось, словно реальность сменилась кошмарным сном. Мать перекладывала инструменты в правую руку, после чего стянула левой пояс халата.
Женя пятился в коридор. А может, его несло, как ветер уносит туман, как река уносит щепки. Угол обзора сузился до тоннеля,