Больше больную тему не трогали. Назавтра поехали в Петергоф. С детской непосредственностью Лиза, забывшая хотя бы на время обо всех прежних переживаниях, прыгала в шутихах. Потом я надел плавки, она — открытый купальник, и пошли купаться в Финский залив.
Кто там заходил в воду — знает, мелко на сотни метров. Долго шли, погрузились лишь, как в «А зори здесь тихие» — вам по пояс будет. Мне не достало даже до резинки трусов.
И вдруг внезапно налетела гроза. Вообще ничего не предвещало, небо чистое — пронзительно синее, только душно. А тут сильный порывистый ветер, за каких-то пару минут небосвод заволокло тёмными тучами, и ещё до начала ливня посыпались молнии. Они били прямо в воду.
Я схватил Лизку за руку и потянул к берегу, бежать тяжело, моя бьётся в истерике, перепуганная насмерть «божьей карой», значит, «мама и в самом деле прокляла».
То ли у бога сбился прицел, то ли природный катаклизм не имел никакого отношения к людским страстям, склоняюсь ко второму варианту, нас не задело. Я втащил Лизетту под пляжный грибок, неподалёку — большие деревья, если молния полетит сюда, они сработают в качестве громоотвода.
Девушка обняла меня, прижалась, дрожа. Чуть пришла в себя, обретя уверенность, что неминуемая смерть отступала.
— Едва не погибли!
— Чушь. Риск смерти от молнии гораздо меньше, чем от отравления в заводской столовке. Ты же не пишешь завещание каждый раз перед обедом?
— Серёжа… Ты такой хороший! — обхватила ещё крепче. — Я не хочу, чтоб тебя убило из-за меня.
Начался ливень, настоящий тропический, хоть от Петергофа куда ближе к Полярному кругу, чем к тропикам. Нас под грибком изолировала от мира шумящая стена плотных струй.
К возвращению в «жигули» порыв страха и радость спасения ослабли, мы были просто двое мокрых людей, желавших переодеться в сухое и быстрее уехать от места, где испытали нешуточный стресс. С этого момента, если оглянуться в прошлое, моя девушка стала порой замыкаться в себе, сидела отчуждённая, потом оживала и пыталась возместить мне дефицит ласки и внимания. Поначалу я не обратил внимания на перемену и только крутил руль, светло-серая «антилопа», омытая дождём, несла нас дальше.
Кратчайшая дорога от Ленинграда в Минск идёт через Псков и Полоцк, если верить атласу, но я принял к западу, и мы покатили по «советской Европе», то есть по республикам Прибалтики. Здесь тоже рассчитывал на знакомцев, как и в Москве. Из числа эстонцев приходилось слышать про гонщика с труднопроизносимыми для русского человека именем-фамилией Велло Ыунпуу, никаких контактов не нашёл. Поэтому просто остановились в кемпинге под Таллинном, в Прибалтике их ощутимо больше, чем в РСФСР. Что интересно, показал свой паспорт и попросил двухместный номер, Лиза маячила за спиной, администратор без единого лишнего вопроса что-то записала себе, дала расписаться в ознакомлении с некими правилами, после чего протянула ключ.
В нашем распоряжении оказалось бунгало типа теремок — то есть высокая острая крыша, стоящая прямо на земле. Кроме спаленки с двумя топчанами имелся крохотный туалет. Отопления никакого, чисто летний вариант. Очень живописное место в окружении вековых сосен, их смолистый запах пропитал спальное помещение, придавая ему особую прелесть.
Жаль только, топчаны прикручены к полу намертво, не сдвинуть, зато достаточно широкие, чтоб вместиться вдвоём хотя бы на время, когда очень хочется быть плотнее друг к дружке.
Около каждого теремка стояли автомобили — «жигули», «москвичи» и «волги», а ещё обнаружилась лёгкая открытая кафешка. Была пятница, вечер, играла тихая музыка — Яак Йоала, Иво Линна и Тынис Мяги, имена исполнителей я узнал от местных, первыми завязавших разговор, обратив внимание на раскрашенную «антилопу». Все мужчины — водители, каждый интересовался, чем их удивит АвтоВАЗ, потом один посетовал: всё равно у нас не будет ни BMW, ни VW.
Хотел пообещать: может, и лучше, если мне удастся задуманное. Но правильнее сделать, а потом хвастаться, чем похвастаться и начать искать причину, почему не сдержал обещание. Заверил лишь, что в страну Советов придёт передний привод для массовых моделей.
Лизе так понравилось в кемпинге и в самом Таллинне, что не прочь была задержаться, но я рассчитывал в понедельник успеть на экспериментальный Вильнюсский завод спортивных автомобилей, а по пути ещё лежала Латвия, хотя бы день стоило уделить Юрмале и Старой Риге.
Рижское взморье, как и Финский залив, нас баловало погодой. Теплынь… Валялись на пляже, потом я вознамерился идти в воду.
— Не пойду, давай один, — заупрямилась Лизетта.
— Ты чего? Мелко, не холодно, песочек первый класс. Небо ясное — ни пятнышка.
— Посторожу вещи. Иди. Тебе ничего не грозит.
Решил не спорить. Поскольку шлёпать по мелководью долго, вернулся лишь через час. Подруга успела натереться кремом и лежала попкой вверх, накинув майку на плечи, чтоб не обгорели. Рядом сел на корточки какой-то гиббон, что-то ей втирал, при виде меня разочарованно удалился.
— Сколько можно ждать⁈ Я за тебя волновалась. Уже мужчинки начали клеиться, этот — второй.
— Сама же сказала: тебе ничего не грозит.
Женщины страшно не любят, когда их ловят на ими же высказанных противоречиях, и возразить нечем.
— Не грозит — не означает, что можно бросать меня одну на час.
А во мне шевельнулось: к Оксане неминуемо бы прилепились, стоило бы отойти в раздевалку сменить мокрое на сухое.
— Хорошо, виноват безмерно, во всех грехах прошлых и будущих. Давай начну искупление прямо сейчас. Едем в Старую Ригу, найдём самое живописное кафе.
Сначала промахнулись, выскочили на главную улицу, кажется — имени Ленина, потому что вождь мирового пролетариата присутствовал в бронзовом воплощении и с надеждой глядел на восток. По-латышски звучит вроде «Ленина иелу». Что забавно, если отъехать несколько сот метров западнее, там находился другой памятник — худой женщине, держащей на тонких ручках три звезды, монумент свободы, он ещё довоенный, в отличие от Ильича. Получилось, Ленин повернулся к свободе задницей… Очень символично!
Сориентировавшись, я развернулся за председателем Совнаркома, и мы вернулись к началу улицы, как раз к Старому Городу, визуально совершенно не сочетающемуся с памятниками главному большевику, латышским стрелкам и прочим отметинам диктатуры пролетариата. Феодализм и Средневековье — тоже своего рода период диктатуры, но колоритнее внешне.
Столь известное