Я её не полюбил до степени романтического безумия, к тому же благодаря большому жизненному опыту знал: так даже лучше. Гораздо устойчивее сосуществуют пары, не познавшие космической ах-любви и огромного в ней разочарования.
Мне с ней было хорошо и не хотелось других женщин. Даже мимолётная встреча с Оксаной, способной увлечь меня куда сильнее и прямо намекавшей на возобновление отношений, не оторвала от Лизы, с которой чувствовал себя в моральном комфорте.
Наверно, во мне дедушка на восьмом десятке, ищущий тёплое место без сквозняков, порой побеждает 25-летнего. Лиза очень хорошо подходила именно дедушке.
Вечером в гостинице Ижмаша я надрался. Не до свинства, принял грамм триста водки с закуской из колбаски и огурца. Не столько из-за беды «меня девушка бросила», сколько из-за проклятого «я один и никому не нужен».
Стало ещё хреновее. Даже хуже, чем после созерцания товарища Гринберга, обнимающего Оксану за талию. Там я, по крайней мере, с самого начала предчувствовал сохранившейся частью здравого смысла: назревает какой-то подвох. Со стороны Лизы не ожидал ничего. Как на тренировке по боевому самбо — пропустил удар, не поставив блок. Больно!
Вернулся в Тольятти, доложился Соловьёву о результатах командировки, написав пространный отчёт об обмене опытом, сам продолжал грустить. Аж зуб заболел. Узнал, что настойчиво рекомендуется посетить платный кабинет в городской поликлинике, там материалы импортные, их нет в заводской. Записался на после работы и отправился сдаваться.
Врачей вообще и стоматологов в частности посещать не люблю. В быту, бывает, прекрасные люди. А когда распластан на кресле с открытой пастью, каждый зубодёр представляется эдаким палачом-Мюллером из «Семнадцати мгновений весны», только вместо опереточной чёрной формы на нём надет докторский халат, лицо до половины не зря укрыто марлевой маской — чтоб на улице не узнавали.
В очереди был всего один человек впереди. В заводскую поликлинику я однажды ходил, когда брал больничный по простуде, записался на час, пришёл вовремя, сидел почти до трёх. Здесь, шатаясь по коридору, читал от нечего делать заповеди об уходе за зубами и имена-фамилии врачей, в основном русские, среди них выделялась не совсем русская — Роза Давыдовна Эйсман. И как раз табличка с её именем висела на двери с номером 12, тем же, что и в талончике.
В голове словно какие-то контакты соединились. Жену папика-Гринберга звали Роза Давыдовна, точно. И она — стоматолог! Мир не просто тесен, он как 5-метровая кухонька в хрущёвской квартире.
Главное — как бы она не догадалась, что перед ней в качестве жертвы для пыток лежит беззащитный виновник её семейных невзгод, пусть невольный. Иначе… Хоть убегай и иди самопожертвуйся в заводскую стоматологию.
Пока колебался, подошла моя очередь.
— Следующий!
Я отдал талончик сестрице, та что-то принялась писать, не называя мою фамилию вслух, сам сел на пыточное кресло.
Роза Давыдовна мне мало была видна, укрытая обширным халатом, маской и чепчиком. Одно бесспорно — не мелкая женщина, под стать широкому в талии товарищу Гринбергу. Вокруг тёмных глаз морщинки. В тёмной пряди, выбившейся из-под шапочки, видна седина.
Пожаловался на зуб, она постучала мне железякой, по звуку «ой» определив, где конкретно болит. Взяла зеркальце и обследовала пасть целиком.
— Болит, потому что у вас глубокий кариес, молодой человек. Тут уж ничего не поделаешь.
— Рвать? Дырка останется…
— Таки зачем сразу рвать? Сегодня рассверлю, заложу мышьяк. Будет болеть, вы уж терпите. Придёте в следующий раз — достану мышьяк, извлеку нерв, канал запломбирую. Лет на двадцать хватит. Потом — как повезёт.
— Ну… Что делать.
— Но у вас ещё две точки кариеса. Будете ждать, пока снова не прибежите к Розе Давыдовне с острой болью?
— Раз уж взялся, придётся лечить.
— Ви — разумный молодой человек. А коль разумный, наверняка виберете материалы французской фирмы… — она произнесла название с таким почётом, как я, автогонщик, говорил бы про пирелливские шины. — Они стоят дороже советских, но поверьте опытному врачу, служат долго. Или ви хотите приходить к нам почаще? Зоя, вам нравится этот молодой человек?
Не знаю, хороший ли она врач, но специалист по рекламе и маркетингу — очень неплохой. Я согласился на всё, даже оплатить счёт в 63 ₽ 14 коп., по советским меркам — атомный. Стоматология почти вся бесплатная, кроме зубопротезирования, но при Гагарине разрешили частные кабинеты с правом обдирать.
Она вколола мне обезболивающее и рассверлила гнилой зуб, закрыла дырку временной пломбой. Ночью челюсть разболелась так, что невольно укрепился в подозрениях: Роза Давыдовна мне мстит.
На следующий день даже за руль не сел, только к вечеру стало отпускать. Лишь после окончания третьего визита, когда стоматологиня подпилила мне избытки цемента на пломбах, вернув нормальный прикус, осмелился спросить:
— Лев Иосифович Гринберг из горпромторга — случаем не ваш муж?
— А ви его откуда знаете? — подозрительно спросила дама.
— Мне его рекомендовали, когда нужно было достать главному инженеру югославскую кухню, сказали, что у него и жена очень полезная — лучший стоматолог в городе. Я сопоставил…
— И обнаружил, что в городской стоматологии только одна врач-еврейка? Браво, Шерлок Холмс. Только ви немного ошиблись. Он — бывший муж. Уехал в Москву. Больше знать его не знаю.
— В Москву… Жаль. Мне тоже нужна импортная мебель. Спасибо вам большое.
Стараясь не выдавать торопливость, покинул кабинет. Рвать на себе волосы и кричать «прости, что разрушил семью, случайно чпокнув любовницу твоего мужа» как минимум — бессмысленно. Но что же это такое, второй год нарываюсь на последствия глупой и, по большому счёту, малозначительной для меня истории. Словно проклятие Оксаны «даром тебе не пройдёт» и в самом деле действует.
Ох уж эти доморощенные ведьмы! Меня больше занимала другая автор проклятий — Матрёна Прошина. Неужели она настолько всевластна над обеими дочками?
Вернувшись домой, открыл почтовый ящик, что вообще-то делал редко. И обнаружил письмо от Лизы, без почтового штемпеля. То есть сама его бросила перед отъездом. Наверно, рассчитывала, что прочту сразу после возвращения из Ижевска, а не через неделю.
Пробежался по диагонали сразу у ящиков, стоя на первом этаже и машинально отвечая на приветствия проходящих соседей. Потом поднялся и перечитал внимательно.
Если кратко, опустив ахи-охи, извинения и сожаления, а также комплименты в мой адрес, что «лучший в мире», кто бы сомневался, сказала, что решила со мной расстаться вскоре после встречи с родителями в Горьком и наслаждалась поездкой, понимая, что она — последняя.
М-да… Способность к самопожертвованию во имя близких — замечательная черта для девушки. Но когда в числе близких, во имя которых жертва приносится, меня не оказалось, более того — я сам легко отправлен в категорию пострадавших, ни разу не радостно.
На что она рассчитывает? Усмирить помешанную мамашу и спасти сестру? Нет. Не только. Скорее всего, готовность смириться зрела исподволь, тот заезд в Горький доказал ей неизбежность возвращения под родительский кров, и в случившемся не моя вина — любой следующий визит к милой мамочке светил теми же последствиями. Меня в какой-то мере Лиза любила, сомнений нет, но не высокой романтической ах-любовью, ради которой и со скалы броситься не грех, а, почти уверен, лишь как удобного, порядочного и перспективного парня. Возможно, в самом деле рассматривала перспективу сбежать со мной в Минск, порвав с нижнегорьковским болотом, но в итоге выбрала их. Точнее — выбрала маму, папа скорее на моей стороне, а Софья, которую ни разу не видел, вряд ли вообще что-то решает.
Я сварил рисовую кашу, предупреждённый, что твёрдая пища мне сегодня противопоказана. Помешивая, задавил в себе поползновение сгонять в Горький. Только сделаю себе и ей неприятно. Лиза наверняка приложила немало усилий ради собственного выбора, на мой взгляд, сомнительного. Вряд ли его изменит, да нет, наверняка не изменит ничуть. Но лишний раз почувствует ущерб от своего решения.